Солоневич - [9]

Увы, не показали: разразилась мировая война, и о завоевании чемпионских титулов пришлось забыть.

Большая часть российских студентов встретила войну с энтузиазмом. И не только студенты: в газетах писали — всеобщий патриотический подъём! Солоневич вспоминал: «Осенью 1914 года студенчество попёрло в офицерские школы — добровольцами. Правительство старалось не пускать: весь мир предполагал, и Германия тоже, что война продлится месяцев шесть. Правительство дорожило каждой культурной силой. Народные учителя от воинской повинности были освобождены вообще. Студентов резали по состоянию здоровья: меня не приняли по близорукости».

24 февраля 1915 года Иван Солоневич стал официальным издателем, а отец — редактором газеты «Северо-Западная жизнь», которая сменила адрес — переехала в Минск. Иван пробыл на этом ответственном посту до сентября 1915 года. Он много писал в это время и, по оценке биографа И. Воронина, в свои двадцать пять лет хорошо овладел «жанровой палитрой журналистики, постиг основы полемического искусства». В серии очерков (более 70!) под общим названием «Дневник войны» Иван Солоневич, «безусловно, превзошёл средний уровень провинциальной журналистики»[14].

Обстановка на фронте в 1915 году была сложной и переменчивой: под натиском немцев пал Ковно, и казалось, та же участь ожидает Вильну, но большим напряжением сил русской армии их всё-таки удалось отбить. Потом последовал прорыв немецкой кавалерии до Молодечно, что породило обвал слухов: враг, мол, сумел перерезать железную дорогу на Москву и даже выбросил конную разведку под Минск. Слухи легко рождались и с такой же лёгкостью пропадали. Даже после череды поражений не хотелось верить, что армия кайзера овладеет Минском. Молодой журналист оставил насыщенную фактами и «подтекстами» зарисовку жизни в городе:

«В Минске было спокойно и беззаботно. Сюда были перенесены управление Варшавско-Виленской ж.-д., варшавские и потом виленские губернские учреждения; лодзинские фабриканты скупали в городе и в его окрестностях земельные участки для своих предприятий; многие варшавские и лодзинские фирмы перенесли свои магазины в Минск; перекочевало даже „Варшавское утро“, занявшись на минской почве фабрикацией варшавских сенсаций.

Город жил необычайно интересной жизнью. Массы беженцев — большей частью состоятельных купцов и промышленников Польши, тыловые учреждения, офицерство, переезжающее и наезжающее в город, — всё это давало великолепные гешефты минскому еврейству. Непомерное вздутие цен, только отчасти сдерживавшееся таксами и обязательными постановлениями, тяжким бременем ложилось лишь на плечи русского чиновничества с его неизменившимся жалованьем. Улицы, кафе, рестораны, кинематографы вечно кишели развлекающейся публикой, и только изредка толпы пленных и санитарные автомобили говорили о недалёких ужасах войны».

По цензурным соображениям Иван избегал «сгущения красок», шокирующих подробностей этого «пира во время чумы». Но не удержался, включил в статью «В Минске» описание не раз виденных им сцен бегства с насиженных мест белорусских мужиков, хотя был уверен, что безжалостная рука цензора эти описания не пропустит. Цензор пропустил:

«Самое ужасное, это — беженцы-крестьяне. Вросшие в свою родную землю, они срываются с неё только в ту последнюю минуту, когда враг находится в расстоянии нескольких вёрст и когда соседние деревни охвачены дымом пожаров. Возы с захваченным имуществом представляют собою нагромождение часто самых ненужных вещей: тут старые вёдра, кухонная посуда, грабли. Часто нет зимней одежды, в суматохе забытой в заветных углах „скрын“ и чердаков. Как общее правило, крестьяне захватывают коров, свиней, баранов, если только интендантство не реквизирует их вовремя для надобностей войск… Но на дороге часто нечего есть и людям, не только коровам… На выручку приходит неизбежный еврей-перекупщик, и корова идёт за 50 коп. — 1 рубль».

Война приближалась к Минску. Из-за осложнившейся ситуации на фронте, угрозы немецкого прорыва многие управленческие органы, учреждения, ведомства, типографии и редакции были эвакуированы из города. Издание газеты пришлось приостановить. Солоневичи думали, что на несколько месяцев, оказалось — навсегда.

Иван вернулся в Санкт-Петербург. Имевшийся у него опыт работы в провинциальной прессе был явно недостаточным, чтобы рассчитывать на «тёплый приём» в столичных газетах. Всё пришлось начинать с нуля, бегать по редакциям, писать разовые репортажи, выбивать гонорары. Как вспоминал Иван, это были голодные месяцы, когда он спал на одеяле, постеленном на полу, прикрываясь летним пальто (другого не было). Тамочка ожидала ребёнка и поэтому находилась в Москве, под присмотром матери. Свободный от семейных обязанностей, Иван смог «подрабатывать» нештатным судебным хроникёром в тех петербургских газетах, которые не претендовали на первые роли в иерархии столичных изданий.

Далеко не все газеты были приемлемы для Ивана по своей идейной направленности. Он нуждался в твёрдом заработке, чтобы содержать семью, но кривить душой, изменять своим убеждениям не мог даже под угрозой голода. Свои взгляды Иван формулировал просто и категорично: монархия, православие, народ. Либеральные веяния с «розовой подкладкой» полностью отвергал, хотя именно эти «веяния» всё больше определяли политический климат столицы.