Солнечный огонь - [3]
- Мы шли, шли, шли... Обреченный караван, - донеся до меня напряженный, охрипший от вновь и вновь переживаемого волнения голосок юноши. - Нас подняли в три часа ночи. Запалили бутылками с зажигательной смесью несколько сараев, а казалось, полыхает вся деревня. Скот ревел, лаяли собаки, отчаянно кричали женщины, плакали дети. А армяне все время палили очередями в воздух, эти бородатые бандиты, подгоняли: "Живее, живее. Уматывайте, пока голова цела".
Тех, кто отставал, со смехом били прикладами, палками. Бесцеремонно копались в вещах, отнимали деньги, нагло щупали, обыскивая, женщин, срывали с них золотые кольца. Мы лишь две недели назад похоронили отца. Он был учителем в нашей школе. Его убили в райцентре, куда он поехал со старейшинами села, чтобы попросить защиты. Тогда еще оставалась надежда, что советская власть может как-то пресечь насилие... Отца через день привезли домой обгорелого, с выколотыми глазами... Мать враз онемела, не замечала ничего вокруг, как будто не узнавала соседей, торопивших: пора, мол, собираться в дорогу... Только ходила постоянно на могилу отца. Когда этой ночью нас буквально выкинули на улицу, мы с младшим братом Рустамом успели подхватить лишь какие-то узелки. А мать - только вышла на улицу, как вновь бросилась прямо к кладбищу, брат метнулся за ней... Их подстрелили на лету, как птиц... Под хохот, крики, плач и вой. Мать тут же умерла, а раненого братишку я всю дорогу тащил на себе... Надеялся: дойдем. Он умер у меня на руках на перевале Шахдага.
Армяне гнали нас, как диких зверей - под выстрел. В ночь, в снега, в мороз... Помню, остановился на склоне передохнуть, оглянулся в последний раз на свое родное село: в зареве пожаров суетились черные тени этих шайтанов, тащили из домов мебель, тюки, кидали в грузовики. Подошел однорукий дедушка Гусейн, руку он на фронте под Курском потерял. Встал. Смотрит вместе со мной...
- О, Аллах, они хуже фашистов. А ведь крест на груди носят! Все думал: вдруг опомнятся, прозреют, увидят, что натворили... Э-э... Пустое... Волку тьма мила.
Сказал и голову опустил, одной рукой мой узелок подхватил, я брата поднял. Побрели... А вокруг все тот же вой и крик, истошный рев скотины... Я видел, как плакала корова, увязая, проваливаясь в расщелину, а хозяйка никак не могла помочь своей кормилице... Видел вмерзающие в снег тела тех, кто уже не способен был двигаться дальше... Какая-то женщина из Шишгая родила прямо в сугробе на тропе. И она, и младенец погибли, а пожилой муж чина, ее родственник, тут же подле них умер... Сердце разорвалось.
Никогда не прощу себе, что не заметил, не уловил момент, когда перестал дышать Рустам. Вдруг почув ствовал только, как отяжелело его тельце и вместо прежнего жара от братишки повеяло льдом. Этот холод был страшней того, что окружал нас в горах. Брат своею смертью спас меня, я перестал чувствовать мороз. Мне как будто передался его жар. И я нес его, теперь уже мертвого, на онемевших руках. Сзади ко вылял дедушка Гусейн, а впереди нас ждал Кедабекский лес, где множество матерей потеряли своих детей, где, погружаясь почти по плечи в снег, старики молили, чтобы их наконец забрал Аллах...
В ту проклятую ночь на исходе 1988 года не одно наше село постигла такая участь. Через горы брели такие же несчастные из сел Тюстюлю, Ганны, Керки-баши, Агбулаг, Арданыш, Тохлуджа... Ведь прямая дорога на Казах, что лежала через Иджеванский район, уже полностью находилась в руках бородатых армянских палачей.
- Все рассказал вам... - юноша вздохнул, провел ладонью по волосам. - Я с тех пор поседел. И вот живу. А зачем?
Его глаза внезапно смягчились, а через загар проступила синеватая бледность впалых щек.
- Как зачем? - едва не закричал я. - Чтобы не пресекся твой корень! Чтобы в своих детях ты узнавал убитых отца и мать, братишку... Только тогда они не исчезнут навсегда с этой земли!
Парень молчал. Но тут в наш диалог вторгся чей-то чужой голос.
- Ты опять, Камал, за свое, - послышалось у меня за спиной сокрушенное бормотание. - Как заканчивается твоя работа, только остаешься один начинаешь мучить себя воспоминаниями. Учиться тебе надо. Разве ты не имеешь права быть наконец счастливым? Зачем чувствуешь себя так, будто выброшен из жизни? До каких пор ты будешь страдать, раздирать лицо ногтями, по ночам не находить покоя, в смертельной тоске терзать свое тело и душу? Тебе же все го 21 год, а ты на старика похож...
- Мне страшно быть счастливым, дядя Исмаил, -прошептал юноша.
- Возможно, возможно... - тот, кого он назвал Исмаилом, прихрамывая, снял один из лежащих на ближнем столике стульев и опустился на него.
Я исподволь разглядывал подошедшего: сухощавый, в легком белом одеянии - он был похож на странствующего дервиша. Казалось, ничто земное не обременяло его. Живые темные без блеска глаза вроде бы и смотрели на нас, но куда-то в глубину. Как будто он понимал что-то такое о собеседнике, чего тот и сам о себе не знал.
- Возможно, возможно, - вновь пробормотал при шелец. - Есть цели в жизни поважнее счастья. Например, долг. И тебе только что об этом напомнили, - он со значением посмотрел на меня.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.