Солнечный день - [36]

Королевой Элишку прозвал мой покойный отец, и отнюдь не с презрением. В Элишке есть нечто саркастически-возвышенное, и с годами это нечто все явственней дает себя знать. Ежедневное соприкосновение с человеческими страданиями, говоря поэтично, очистило ей душу. Уж не знаю, как она обнаружила у отца неприятную шахтерскую болезнь, которую большая часть горняков приобретает из-за того, что сидят они на холодном трубопроводе. Навряд ли отец советовался с ней по столь деликатному поводу. Он маялся годами, но ни слова никому не говорил. И вдруг по ее королевскому повелению оказался в больнице под ножом хирурга, профессора Малека. До самой смерти отец был благодарен Королеве Элишке.

— Жизнь с ней, сынок, у тебя будет трудная, — говаривал он — и ухмылялся при этом так, что брало сомнение, о чем это он.

Ройко в нашей кооперативной загарнитуренной квартире выглядел достаточно экзотично. Королева Элишка наверняка с трудом превозмогла бы желание сунуть его в ванну и дать отмокнуть. Он смущенно топтался в дверях, миндалевидными и скорбными, словно у затравленного оленя, глазами робко окидывал стены с развешанными картинками и потирал вспотевшие ладони.

— Ну так что? Как делишки? — начал я разговор известной шахтерской формулой. — Есть хочешь?

— Не могу кушать, — ответил Ройко сдавленным голосом.

— Садись, — предложил я, пользуясь своим положением и отсутствием Королевы Элишки.

Мне пришлось силой усадить его в креслице.

— Слушай, что я скажу, — заявил я менторским тоном. — По хорошей же дорожке тебя понесло. Куда ты катишься, думаю, тебе самому понятно. На сегодняшний день тебе лучше всего обратиться к врачу. Нужно, чтобы тебя посмотрели специалисты и отправили на лечение. Как быть с прогулами, потом что-нибудь придумаем. Главное для тебя — перестать надираться. В больнице отдохнешь, тебе посоветуют, как жить дальше, и начнешь все по новой. Я имею в виду, естественно, не пьянство. По статистике вдовцами остаются шестьдесят мужчин из ста, — придумал я на ходу, — если бы каждый рыдал и пил, не хватило бы пива всех пивоварен, вместе взятых. Завтра явишься и покажешь направление на лечение. А теперь — давай двигай!

У меня создалось впечатление, и это подтвердилось, что Ройко ждет от меня решения, более того — приказа. Все, и точка!

Назавтра Ройко действительно ко мне явился и принес запечатанный конверт, где лежало направление на лечение от алкоголизма.

— Все бы ничего, штейгерко, да вот нету у меня денег на дорогу. Всего-то делов три полста — и порядок, — вздохнул Ройко со знакомой мне униженной, нищенской интонацией.

С тяжелым сердцем я достал из ящика старую коробку из-под шоколада, куда Королева Элишка кладет деньги и где ведет учет необходимых хозяйственных расходов. Эта коробка вот уже много лет служит нам портативной сберкассой. Я вытащил из нее три бумажки по пятьдесят крон. Просить из профсоюзных мне не хотелось: с одной стороны, не больно приятно, с другой — это задержит срочную акцию по отправке Ройко в лечебницу.

— Слышь, Ройко, — заявил я отечески назидательным тоном, — если сегодня вечером я поймаю тебя в «Итрженке», то тогда уж берегись. Ишь ты! Руки кверху — и чардаш!.. Так набью морду — сам себя не узнаешь!..

— Ладно, золотой-серебряный, ладно, — ответил Ройко. — Слышу.

И ушел, оставив меня размышлять над вопросом, как я объясню Королеве Элишке, почему одолжил сто пятьдесят крон цыгану на дорогу в лечебницу.

Я позвонил туда на следующий день.

— В вашу лечебницу поступил сегодня утром Ройко Боды, Раймунд Боды, цыган по национальности? — орал я в гудящую трубку.

Прошло какое-то время, пока девушка на другом конце провода поняла меня.

— Да, — ответил свежий голосок. — Вы, наверное, имеете в виду человека, который передрался с половиной больных и укусил пана доктора? Да, если это он, то мы его сегодня утром приняли.

Выдалось несколько теплых летних дней. Я, когда у меня бывала утренняя смена, совал в сумку плавки и побольше еды и прямо с шахты отправлялся на пляж. Там полоскался до четырех, когда у Элишки-младшей заканчивались уроки, после чего мы уже полоскались с ней вместе.

Как-то на пляже лежал и грел свое брюшко и доктор Ого-го. Он приветливо пригласил меня на свое одеяло, где расположилась также и его жена, художница, весьма приятная и умная женщина. Она ездила с шахты на шахту и в пыльных сортировках, ламповых и эстакадах черпала для своих картин сюжеты, находя там красоту и очарование.

Сейчас доктор Ого-го уже не работает, он вышел на пенсию, они с женой купили где-то в Рудных горах дачку и если живы, то и по сей день перебраниваются весьма язвительно и остроумно.

Доктор Ого-го, а если по-настоящему, то доктор Пецин, очень опытный врач, воевавший в годы войны на Восточном фронте. Он очень не любит попадаться на шахтерский «крючок», когда после весело проведенного воскресенья некоторым горнякам неохота спускаться в забой и они, симулируя болезнь, являются к нему за больничным. Доктор прописывал симулянту безвредное лекарство, заставлял у себя на глазах проглотить порошок и запить водой, после чего, сияя, провозглашал: «Вот видишь, теперь ты, парень, ого-го, ступай работай!» Так и прозвали его шахтеры — Ого-го.