Солнечная тропа - [12]

Ничего боле не запомнил Матвей. Словно обезумел он, увидев прощальные Настины слёзы. Придя в себя, кинулся обратно к проклятому месту. Тихое да гладкое лежало озеро в берегах и уж не сулило никакой надежды. А когда стало светать, увидел Матвей на еловом суку давешнее Настенькино запястье…

Акимыч умолк, и Лёнька молчал, впервые столкнувшись с чем-то страшным и непоправимым.

— А после женился-таки дед на моей бабке, — добавил Акимыч. — Хотя с той ночи почитай три года, словно вдовец, людей сторонился, уст не размыкал. То ли казнился за своё малодушество, то ли просто Настю забыть не мог. Ну а бабка моя всё ждала эти годы да и дождалась. Очень она деда любила и не дала пропасть. А ведь пропал бы, ей-богу, пропал…

Акимыч нахмурился и ускорил шаг, Лёнька теперь едва поспевал за ним. Мальчику самому было невесело от встречи с Чёртовым озером, а ещё грустнее — от услышанной истории… В каждом бледном пятне среди еловых лап ему мерещилось заплаканное лицо русалки. Ненароком Лёнька заметил, что на этот раз они с дедом зашли далеко. Сосновый бор вокруг сделался глуше и непрогляднее. Молодая поросль уже не разбегалась весёлым хороводом, а переплеталась в непроходимую чащу. Сучья под ногами ломались с неожиданным, резким хрустом, заставляя Лёньку вздрагивать. Мальчик не узнавал леса, вчерашний друг казался ему неласковым, хмурым незнакомцем. Акимыч заметил это и как будто смутился.

— Что, Лёнька, нагнал я на тебя страху? — виновато спросил он. — А хочешь, научу не бояться?

— Хочу! — мигом откликнулся мальчик.

Дед взял его за плечо:

— Ты думаешь, я опять слово какое заветное скажу? Нет, милый, страх словами не заговоришь, такое это, брат, чудище…

— Чудище?! — вырвалось у Лёньки.

— А ты как думал? И лапы у этого чудища скользкие и холодные. Как сцапает ими — так уж не отпустит, всего измучает… Смотришь, и совсем человек голову потерял от него. А всё-таки любой страх победить можно, если взять — да посмеяться над ним. Самое это лучшее средство, чтоб не бояться. И если на водяного без страха посмотреть, тоже, думаю, одно посмешище останется. Хоть возьми опять моего деда в ту ночь… Не побеги он тогда — и неизвестно ещё, кто кого… Не зря же говорила Настя, что главное — не убояться водяного.

— Но дедушка, — вспомнил Лёнька, — Настеньку-то он утащил…

— Утащил! Да опять же почему? — упрямо возразил Акимыч. — Ты подумай, вылез он, такое страшилище, да к десятилетней пташке!.. Та и зашлась от страха. А не устрашись она лягушачьей морды — и ничегошеньки не сумел бы сделать склизкий бес! Вот ты сейчас дрожишь, всё-то тебе жутким кажется, так?

— Кажется, — сознался Лёнька.

— А ты посмейся над своим страхом!

— Как?

— А так! Почуял его — и сразу вспомни, что он букашка. Захочешь — мимо него пройдёшь, захочешь — по усам его щёлкнешь.

Лёньке это понравилось. Страх представился ему в виде усатого тараканища из детской сказки, которое сумело запугать всех зверей, хотя было простой козявкой. И вслед за этим Лёнькина боязнь улетучилась безо всякого следа. Он живо огляделся по сторонам и понял, что в какой-то неуловимый миг сквозь лохматую, низко нахлобученную шапку леса пролились солнечные лучи. Мальчику показалось, что этими золотыми ключами солнце отомкнуло тайные кладовые леса, которые вспыхнули и заискрились несметными сокровищами сказочных владык.

— Вот это да! — не удержался мальчик, засмотревшись на преображённую чащу.

Вскоре стена леса оборвалась — тропинка вывела друзей на опушку.

— Ну, вот и добрались, — с удовольствием произнёс Акимыч, — сейчас вон косячок лесной обойдём — и озеро будет. Светлое, большое — тому не чета.

…Лёнька даже глазам своим не поверил, когда открылась перед ним бескрайняя водяная ширь — озеро Светлое величаво покоилось в огромной и тихой колыбели.

— Как море! — невольно вырвалось у Лёньки.

— Здравствуй, батюшка, — чинно поклонился Акимыч.

— Ты, дедушка, с водяным? — спросил мальчик, привыкая уже к дедовым обычаям.

— Зачем это? — прищурился тот. — Я озеро уважил. А что величаю так, то ведь оно заслуживает. Вишь, красота какая несказанная да неоглядная.

— Да разве оно тебя слышит?

— Экий ты невер! — пожурил Акимыч. — И слышит, и видит, и думку свою про нас держит. Я ли тебе не говорил, что всякая былинка разум имеет? А тут — озеро!

Дед, конечно, был прав. Испугавшись, что теперь он надолго умолкнет, мальчик спросил:

— А водяной тут есть?

Старик пожал плечами:

— Про этого я ничего не слыхал за всю свою жизнь. Ежели кто и есть, то, должно быть, смирный, лихоимства за ним не водится…

— Ну а как ему и не быть? — вдруг строго сам себя спросил Акимыч. — Кто же тогда за порядком здесь следит? Кто рыбу в озере водит, от жадного рыбака прячет, а совестливому в самые сети загоняет? Кроме водяного некому, — подытожил дед. — А в таком великом озере работы непочатый край: и днём, и ночью…

Тут ещё одна догадка осенила его:

— Лёнь, а Лёнь, ты как думаешь, в чистом да богатом озере станет водиться лютый дух?

— Не станет, — без колебаний ответил Лёнька, и Акимыч довольно кивнул.

…Противоположный берег озера таял в дымке летнего зноя, такой же простор открывался глазам слева и справа. Светлое озеро казалось упавшим на землю небосводом. В синеве его почти терялись редкие рыбацкие лодки. Лёньке они виделись всего лишь тёмными чёрточками, и те поминутно растворялись в жарком мареве.