Солнце встает из-за Лувра - [4]

– Вы не ждете этого господина?– спросил он, указывая на пустой стул.

Я проворчал:

– Знаете что, нечего измываться надо мной второй раз за такой короткий срок!

На те чаевые, которые я оставил ему, вряд ли он сможет пригласить к себе актрису из Комеди Франсэз.

* * *

В довершение всего снаружи моросил холодный мелкий дождь. Я огибал груды душистых овощей, и если у меня было противно на душе, то это вовсе не было данью местному колориту. Луи Лёрё обвел меня вокруг пальца, как школьника, не стоит отрицать это. Зима на него плохо действовала. Весной он был более общительным. Зимой же предпочитал не посвящать меня в тайны своих шалостей, насколько я понимаю.

Пройдя несколько шагов, я успокоился и заинтересовался передвижениями розничных торговцев, которые пополняли свои запасы, торгуясь понемногу, что в своих лавк»х они не допускают. И вдруг все пешеходы, все оборванцы, курсирующие тут, расступились, чтобы пропустить полицейскую машину, мчавшуюся с большой скоростью. Краснорожий толстяк в куртке, восседающий на ящике, полном апельсинов, обратился к одному из своих коллег:

– Эй, Жюль! Что это там за шухер? Только что проехал «рено» из префектуры. Это, часом, не облава?

– Нет, это экономический контроль,– ответил я. Тип оглядел меня, видимо, вспомнив все те бифштексы, которые он ухитрился проглотить во времена ограничений.

– Не накликайте беду! – сказал он.

И тут же прыснул. Скажи, пожалуйста, экономический контроль! По всей видимости, он уже с давних пор привык плевать на него.

Подошел какой-то тощенький тип в кожаном пальто:

– Это на улице Пьер-Леско,– сказал он.

– А что там происходит? – спросил краснорожий.

– Не знаю, полно легавых.

Краснорожий выпятил толстые губы:

– Пойду-ка выпью стаканчик божоле,– сказал он, как будто связывая все это воедино.

Я направился к улице Пьер-Леско, кишащей толпой торговцев. Между торговцами фруктами и банановым складом собралась толпа, сдерживаемая полицейскими в форме. Полицейский фургон остановился немного дальше, а рядом с ним голубой открытый «рено». Я подошел поближе.

– Проходите! – повторяли полицейские.

Толпа притворялась глухой. На пороге здания, украшенного всевозможными эмалированными табличками, о чем-то спорили два гражданина инспекторского вида. К ним подошел третий, вынырнувший из темных глубин коридора. На нем был плащ грязно-бежевого цвета, коричневая шляпа, которая шла ему хуже некуда, а его физиономия была украшена седеющими бакенбардами. Это был мой приятель Флоримон Фару, комиссар уголовной полиции. Я позвал его, помахав рукой. Он ответил тем же и разорвал в мою честь цепь полицейских.

– Что вы тут вынюхиваете? – спросил он, пожав мне руку и небрежно представив своим подчиненным.

– Обход бистро,– ответил я.

– В самом деле?

– И меня даже успели наколоть. Можно подать вам жалобу?

– У меня нет желания шутить.

Он зевнул.

– Я дрых… Был на дежурстве, но дрых и… ладно, такова наша работа.

– А что тут происходит?

– Обычная работа полицейских. Это вы звонили?

– Куда это?

– В контору.

– Нет. А вам звонили?

– Да.

– Это не я. А почему вы так думаете?

– Я не знаю. Может быть, потому что вы дрейфуете в моих водах. Этьен Ларпан. Это вам говорит что-нибудь?

– Нет, а что?

– Ничего.

Он пожевал свой ус, потом резко кивнул головой, сильно нарушив равновесие своей шляпы:

– Пошли. Вы когда-нибудь были на банановом складе?

– Нет. С таким гидом, как вы, это будет увлекательно.

Я последовал за ним, имея за своей спиной еще одного полицейского. В глубине коридора, под лестницей, ведущей на верхние этажи, за низкой дверью открывалась другая, спускающаяся в подвалы, а за ней начиналась крутая винтовая лестница со стертыми каменными ступенями. По мере того как мы спускались вниз, температура повышалась. Мы дошли до площадки, ярко освещенной светом из помещения, пол которого был усыпан мятой бумагой и стружками, где смуглый мужчина, стоя перед конторкой, занимался бухгалтерией. Двое других с иссиня выбритыми подбородками перемещали огромные гроздья бананов.

– Салюд!– на испанский манер сказал Фару.– Хотелось бы посмотреть другие помещения.

– О'кэй,– ответил один из мужчин с испанским акцентом.

Это было забавно, но никто не засмеялся. Провожатый был мрачен. Он знаком пригласил нас следовать за ним в узкий коридор, там он повернул выключатель и открыл дверь в помещение, где тепличная жара поддерживалась четырьмя голыми газовыми горелками, расположенными вдоль стены. Подвешенные длинными металлическими крючьями к рейкам под потолком, гроздья бананов в течение долгих часов постепенно меняли цвет от темно-зеленого до канареечно-желтого.

– Очень интересно,– сказал я.– А что дальше?

– Идем,– ответил Фару.

Мы вернулись к лестнице, сопровождаемые взглядами молчаливых, как рыбы, рабочих.

– Это испанцы,– объяснил Флоримон.– Сейчас они спокойны. В обычное время бузят без перерыва и, кажется, все время поют свои песни. Вот поэтому они ничего не видели и не слышали.

– А было что услышать?

– Пойдем посмотрим то, что пришли смотреть.

Мы достигли второго подвала, два или три раза поскользнувшись на скользких ступенях. За настежь открытой решетчатой дверью со взломанным примитивным замком открывалось длинное помещение. Две лампочки – одна на лестничной клетке, другая под сводом – проливали скупой свет, оставляя в темноте углы, по всей видимости кишащие пауками