Солнце в руке - [43]

Прислонив трубку к уху, я почувствовала, какая она мокрая от пота, что позволило мне определить степень нервного расстройства Бернара. Лериш продолжал следствие в Париже и вызывал меня в полицию, что, пожалуй, смахивало на угрозу. Но никакая угроза уже не могла испугать меня.

— Я буду у вас, комиссар.

И все снова пошло по кругу, как карусель. Мне бы хотелось забыть этот удручающий мотив, повторяющийся с теми же ошибками. В последний раз я видела свою мать живой в восемнадцать часов, а распорядок дня Стефана был четко установлен на весь этот день. Также не было ничего подозрительного и в распорядке дня всех наших знакомых. Что же касается смерти Стефана, убитого из того же пистолета, что и моя мать, то это оставалось полной загадкой. Был ли это один убийца? И тогда провал по всей линии. Комиссар конечно же чуял подвох. Однако последствия двойного убийства оправдывали всех нас, родственников, близких и знакомых, так как по совету своего эксперта я объявила о своем банкротстве. Верфи Роблен, лишенные обоих руководителей, должны были перейти в другие руки.

Я хочу пересказать все эти неинтересные детали лишь для того, чтобы подойти к самому главному. Я отдала копии своих бумаг Бернару, чтобы, прочитав, он окончательно осознал, что моя смерть повлечет и его гибель. Бравада с моей стороны? Да, немного. Я была так уверена в своей правоте, а он казался таким подавленным, таким двуличным, что можно было только презирать его. Моя мать видела меня и одобряла мои действия, в чем я совершенно не сомневалась.

— Ты действительно хочешь, чтобы я прочел это? — спросил Бернар.

— Очень хочу. Если нам еще придется ссориться, мы хотя бы будем знать из-за чего.

Он пожал плечами и сказал коту: «Полная психопатка!»

Самое удивительное то, что наша совместная жизнь продолжалась, как и раньше. Моя свекровь, взбешенная, что стала жертвой провала нашего предприятия, со мной не разговаривала. Я заслужила лишь чуть заметный кивок головы, когда она усаживалась на свое место за столом, под портретом капитана. О смерти Стефана она узнала из газет. Я была уверена, что она расспрашивала сына, но это было то же самое, что стучаться в закрытую дверь. Бернар был самым скрытным человеком, которого я когда-либо знала. И он превосходно справлялся со своей ролью. Но я-то, которая угадывала все на свете, как будто принятое мною решение пробудило во мне дар все видения, я знала также, что читал он мои бумаги не в квартире, где его могли потревожить, а где-то в кафе или в библиотеке. И однажды, не выдержав, я спросила у него:

— На каком ты сейчас месте?

— На твоем самоубийстве, — ответил он.

Я обещала себе ничего не добавлять к тому, что уже написала. Но события принимают столь странный оборот, что я не могу не дополнить их. Мое последнее предложение было: «На твоем самоубийстве!» С тех пор минуло немало дней, и мне казалось, что мы должны были бы переругиваться все более свирепо. Однако произошло обратное. Бернар не только прочел мое сообщение до конца, но и начал обсуждать его, будто надеясь справиться с тем, что называл моим упрямством.

Мы были как два гладиатора, одинаково ловкие в старании утомить соперника обманными движениями и хитростями в надежде, что тот потеряет бдительность. Мы устраивались в его кабинете, он снимал телефонную трубку, клал ее на стол, и начинался долгий разговор партнеров, у которых много времени и которым хорошо вместе. На его коленях лежал мой рассказ, который он прикрывал рукой, и, будто желая удивить меня, Бернар цитировал наизусть целые абзацы, которые тут же спокойно комментировал, используя самые презрительные выражения, такие, как «вычурная каша» или «липкая сентиментальность». Я старалась не заглотнуть крючок. Спокойно смотрела на него, иногда даже улыбаясь, чтобы напомнить ему, что именно я вела эту смертельную игру. Иногда я прерывала его, чтобы сказать: «Я видела», и слова эти всякий раз выводили его из себя, хотя внешне он старался оставаться невозмутимым.

— Ты видела, — парировал он чуть дрожащим голосом. — Делов-то! Не забывай, что ты была истощена, а твой мозг был в состоянии асфиксии из-за недостатка кислорода. Вот и причина путаницы. Ты и наплела Бог знает что. Такие случаи известны медицине. И все твои религиозные домыслы не имеют с этим ничего общего.

— Может быть, ты и прав.

Он останавливался, пытаясь понять, уступала ли я или просто хотела сказать: «Говори, говори!» Принц спрыгивал на пол, затем важно усаживался, вкрадчиво поджимая под себя лапы, будто монах, прячущий руки в рукава мантильи. Бернар брал себя в руки и вновь переходил в наступление.

— Знаешь, я все понял. До встречи с Домиником ты не была со мной счастлива. Да-да, я в этом уверен. Я не психиатр, но… Что?

— Ничего. Продолжай.

— Тебя толкнуло на самоубийство отчаяние, согласен, но в основном из-за отвращения ко всему, ко мне, к этой ограниченной жизни. Разве не так?

Он становился ужасно патетичным, путаясь в собственных мелких причинах мелочного человека. Чтобы помочь ему, я согласно кивала головой.

— Когда тебя спасли, на краю небытия…

Тут уж я резко оборвала его: