Солнце в ночном небе - [20]

– Ульрика, как же мне тебя сейчас не хватает! Как ты там, на небесах? А я уверена, что ты именно в раю. Я сделала все, как ты мне сказала, вернее, могла бы сказать. Я должна была это сделать. И доза была небольшая, думаю, они утром будут чувствовать себя хорошо. Но у меня не было другого выхода. Я не могу ошибиться, как ты...

После полуночи Люлита, проводив Меликсер, заперла дверь и поднялась в спальню. Как она и предполагала, девочки не успели даже погасить свет – сон сморил их.

Она склонилась над Валентиной...

10

Юрген Хассельман уже давно чувствовал на себе взгляд этого холеного, с бегающими глазами араба – хозяина курильни. Он как бы спрашивал: зачем ты, Юрген, ходишь сюда, раз не куришь кальян, не заказываешь пряный огненный чай? Юргена однажды чуть не стошнило от мутного горячего напитка с черным перцем и корицей, который здесь называют почему-то яблочным чаем. К тому же Юрген всегда приходил сюда уже пьяный, набирался в других барах, и всякий раз поднимал шум, когда его диван (в самом углу, среди темных узорчатых ковриков и медных тарелок, украшавших стены) оказывался занятым. Его успокаивали, устраивали на другое свободное место, неизменно подавали меню в надежде, что он все же сделает заказ. Но Юрген только сидел, дымя сигаретой, и о чем-то сосредоточенно думал. Уходил он неожиданно, с шумом, бормоча что-то себе под нос и ругаясь...

На этот раз он решил все-таки заказать выпивку. И теперь пытался поймать взгляд хозяина, чтобы продемонстрировать ему свое право находиться здесь столько, сколько он пожелает, – ведь он пил уже вторую порцию виски.

Прошло не так уж много времени, а вся жизнь его изменилась с тех самых пор, как он впервые привел сюда, в эту арабскую курильню, русскую женщину, настоящую красавицу, и все, кто видел ее, запомнили ее навсегда. Да, она много пила, разговаривала громко, курила слишком много для женщины, но в ней было что-то такое, что заставляло Юргена находиться рядом с ней постоянно, исполнять все ее желания, тратить на нее деньги и говорить разные глупости. Он потерял голову и сам себе казался полным дураком. Это случилось с ним впервые, а потому он даже растерялся, не зная, как себя вести, что говорить, и вообще как привлечь к себе ее внимание настолько, чтобы она не засматривалась на других мужчин. Мужчины же, куда бы они с ней ни приходили, пялились на нее, как на легкую добычу, это читалось в их похотливых взглядах, и это, скорее всего, было правдой, ведь и ему, Юргену, повезло – он сумел уложить ее в постель уже на второй день знакомства.

Она радовалась, как ребенок, наступающему Рождеству, старалась все увидеть, попробовать, потрогать... Он-то отлично знал причину ее хорошего настроения и если сначала злился на нее и даже ненавидел, то потом словно заразился этой ее нечаянной радостью и стал внушать себе мысль, что и ему непременно обломится кое-что от этого сладкого рождественского пирога.

Она знала по-немецки всего одно слово: «генау» (точно) – и повторяла его постоянно, как будто ставя точку в разговоре, давая себе и Юргену возможность сделать паузу, передышку. Он до сих пор не мог понять, как они вообще говорили, если он не знал русского, а она – немецкого. Но как-то объяснялись: на пальцах, мимикой, жестами, и все это они проделывали весело, радостно, словно знали, что и завтра, и послезавтра все будет вот так же празднично, легко...

Сабина делала вид, что ничего не замечает, и даже словно радовалась тому обстоятельству, что мужа нет дома, она предоставлена самой себе и может, вместо того чтобы выдерживать тяжелый вечер в его обществе, обслуживая его за столом и выслушивая его вечные придирки, спокойно провести время перед телевизором, а то и просто выспаться. Да и детям было хорошо – в доме, когда не было отца, становилось тихо, спокойно. И никто не знал, что рано или поздно все кончится – разом. Хотя Юрген знал, предполагал, он понимал, что иначе и быть не может...

От природы косноязычный, он тем не менее, прогуливая русскую гостью по Штраубингу, показывал ей достопримечательности, произнося по слогам названия: церковь Св. Якова, Кармелитен-церковь, Урсулинен-церковь... Этой русской шлюхе, от которой он был без ума, понравился находящийся на берегу Дуная герцогский замок. Он сейчас с трудом припоминал, как ему, когда они стояли на мосту, удалось рассказать ей о «великих» временах 1400-х годов и о трагической жизни Агнес Бернауер, дочери банщика из Аугсбурга, состоявшей в гражданском браке с герцогом Альбрехтом III. Она была обвинена ее свекром с колдовстве и в 35-м году брошена в Дунай. Эта русская дура, разрумянившаяся, как августовское яблоко, сказала ему, что это ужасная смерть, она сделала при этом такое лицо, что Юрген понял – она не любит ни высоты, ни холодной воды, ни зимы. Разве что новогодние праздники. И страшные и грустные истории тоже не любит. А кто их любит? Но он обожал ее, они ходили вместе, держась за руки, как молодые, совсем молодые любовники, и Юрген не обращал внимания даже на тех знакомых, с которыми им приходилось встречаться в центре, в толпе, на рождественской ярмарке. Он делал вид, что никого не знает. Ему было наплевать на всех, даже на мать, которая, зная, с кем он проводит время, делала страшные глаза, говоря при этом, что добром эта история не кончится. Она каркала, каркала – и докаркалась, старая ворона...