Солнце в ночном небе - [19]

Валентина съела один кусок пирога и, распробовав, сгорая от стыда за свой голод, – еще один. Люлита что-то сказала, напряженно улыбаясь, и посмотрела на Ольгу – мол, переведите.

– Валя, она сказала, что это яблочный штрудель, она сама пекла его по рецепту своей подруги, умершей в прошлом году от сердечного приступа. Она говорит, что ей очень не хватает Ульрики, так звали ее подругу. Еще она говорит: понимает, что мы с дороги, давно толком не ели, но у нее для нас приготовлен ужин, а кофе – это для начала. Но к сладкому можно будет вернуться после салата и мяса... так она сказала.

А потом произошел небольшой казус. Люлита встала, чтобы добавить Валентине кофе, но не успела взять кофейник, а как-то неловко повернулась и чуть не упала на свою гостью, даже успела царапнуть пальцем ли, кольцом ли по ее губе. Покраснела, стала извиняться, зачем-то схватила полотенце, чтобы промокнуть кровь.

– Она говорит, что расцарапала тебе губу... – Ольга вскочила и теперь испуганно смотрела на невозмутимую Валентину, которая вообще не поняла, что случилось.

– Никто мне ничего не царапал. Это не кровь, это остатки моей помады, Оля. Ты же знаешь, у меня красная помада.

И тогда она поняла, что Люлита по-настоящему волнуется, что для нее эта встреча с русскими гостьями – тяжелое испытание. Но почему?

– Я сказала, что она ничего тебе не расцарапала, но она утверждает, что у тебя поранена губа и надо принести какой-то бальзам. Валя, почему ты молчишь? Ответь ей что-нибудь. А я переведу. Ты же видишь, как она нервничает. Бедная женщина...

– Понимаете, – обратилась Валя к Люлите, – у меня под помадой шрам, это у нас называют еще заячьей губой. Мне в детстве сделали операцию, теперь все нормально, просто розовая полоска шрама осталась.

Ольга перевела, Люлита кивнула головой – ответ ее явно удовлетворил. Она даже повеселела. Успокоилась. Сказала, что сейчас будет ужин.

На столе появился капустный салат, огромные тарелки с картофелем и большими кусками мяса. Валентина, совершенно успокоившись и помня Ольгины слова о том, что они должны беречь себя, а значит, и думать о своем здоровье, накинулась на еду. И странное дело: она совершенно не чувствовала больше никакого напряжения. Подумаешь, приехали в гости к тетке, а ее нет, вместо нее – симпатичная такая женщина, в годах (она не может в принципе причинить зло), прекрасная кулинарка... Ольга тоже ела, но не с таким аппетитом, как Валентина. Меликсер, вероятно зная ее аппетит, положила на тарелку вдвое меньшую порцию, и она клевала ее, как птичка.

За столом опять заговорили. Ольга переводила.

– Меликсер – турчанка, раньше жила в Стамбуле, а сейчас здесь, в Германии. У нее здесь брат. Она работает в доме престарелых. Люлита тоже там работала... или работает, не поняла. Еще Меликсер водит машину, и вообще, она девушка современная, разбирается в компьютере. Она живет не так далеко отсюда, в доме, который вроде бы охраняет, присматривает за ним. Люлита очень любит Меликсер. Несмотря на разницу в возрасте, они – подруги. Еще с ними дружила Ульрика, она умерла в прошлом году. И Люлите, и Меликсер очень ее не хватает. Ульрика была настоящим ангелом, так они говорят.

Валентина кивала, не переставая жевать. Ей было стыдно за то, что она ест больше и активнее всех, но и перебороть себя она не могла. Когда же она утолила голод и откинулась на спинку кресла, то вдруг поняла, что ей сейчас хочется одного – спать.

– Она спрашивает, не хотим ли мы спать.

– Ужасно хочу, – призналась Валентина. – А где мы будем спать?

Ольга спросила и, получив ответ, перевела:

– Она сказала, что первую ночь мы проведем здесь, нам уже постлано наверху, а завтра Меликсер отвезет нас на машине в пансион.

Валентина произнесла «данке шон» (единственное слово, которое знала), поблагодарив Люлиту за ужин, поклонилась ей, скрестив ладони на груди, и встала из-за стола. Люлита подошла к ней и обняла, потом, повернувшись, обняла и Ольгу, что-то сказала.

– Она желает нам приятного сна. Еще сказала, что наверху есть душ. А в постели мы найдем пижамы.

Меликсер провела их наверх, в спальню. Там горел маленький ночник, и в его свете Валентина разглядела две сдвинутые кровати с разными (голубая и розовая) постелями. Вздутые одеяла показались ей подозрительными.

– Они что, надутые? – спросила она, когда Меликсер ушла, пожелав им спокойной ночи, пропев: «Иигижелер!»

– Знаешь, а ведь она сказала нам это на своем языке.

– Что с одеялами? – перебила ее Валентина.

Ольга хлопнула по одному из них.

– Знаешь, это не одеяла. Это перины. – Пощупала их, взбила еще раз. – Думаю, они из гусиного пуха. Любят эти немцы комфорт! И постельное белье у них из фланели.

Над кроватями висели акварели, сделанные рукой того же самого художника, что и работы в гостиной Люлиты: белые парковые скамейки с забытыми на них книжками, нежными розовыми букетами, шляпами...

Они приняли душ, надели пижамы (новые, фланелевые, в смешных голубых слониках, на одной из них оказалась не срезанная этикетка) и легли – каждая под свою перину.

Уснули мгновенно.

В это же самое время внизу, в своей комнате, Люлита, прижимая к груди фотографию своей умершей подруги, шептала, глотая слезы: