Солнце над школой - [9]

— Они из меня всю душу вытрясли! Безбилетники! Хулиганы!

— Гражданка, успокойтесь! — поморщилась женщина в зеленом платке. — В данном случае дело не в мальчике.

— Это как же не в мальчике?! Я уж сколько за ним слежу. Ходит, торгует, как спекулянт. А где он взял? Ясно — краденое! То без билета ездит, а то ворованным торгует! В милицию его сдать нужно!

Тут начали кричать и другие, а я до того растерялся, что у меня даже в животе похолодело. Я хотел было бежать, но ноги как будто прилипли к месту.

Кондукторша схватила меня за плечо:

— Может, скажешь, не ездил без билета? Может, думаешь, я тебя забыла?

Женщина в зеленом платке спокойно отстранила ее рукой и сказала мне:

— Ну-ка, пойдем, поговорим…

Я даже о коньках забыл — так меня напугала кондукторша: за проезд без билета всегда берут штраф, а у меня и так с деньгами получился настоящий провал.

Но о коньках вспомнила женщина. Она все так же спокойно протянула руку к старику и повторила:

— Нуте-ка, дайте сюда коньки.

Старик выругался и отдал коньки.

Мы пошли по базарной площади. Впереди показалось белое здание нашей школы. Я, представив себе, что будет, когда в школе обо всем узнают, сразу решил: бежать? Черт с ними, с коньками! Семь бед — один ответ. Но женщина схватила меня за руку и сжала ее:

— Не-ет, не спеши! Раз решили поговорить — поговорим.

— Нечего с ним говорить! — закричала подоспевшая кондукторша. — Веди его в милицию, там разберемся!

Я рванулся изо всех сил, но из-за мясных рядов показался милиционер и направился к нам.

Кондукторша бросилась к милиционеру, требуя, чтобы меня забрали. Но женщина в зеленом платке улыбнулась, милиционер взял под козырек и сказал кондукторше:

— Гражданочка, вы не волнуйтесь. Все делается так, как надо.

Кондукторша стала кричать, что она всех выведет на чистую воду, что здесь все заодно. Я уж не знаю, что еще она там кричала, потому что мы действительно подошли к милиции. Бежать уже было поздно. Я вздохнул и переступил порог.

В детской комнате отделения милиции начался скучный разговор. Хорошо хоть то, что он проходил без свидетелей. Я врал самым беспощадным образом, потому что ни за что не хотел говорить своей фамилии, где учусь, где работает моя мать. Женщина посмотрела на меня острым, испытующим взглядом, и чем дольше она смотрела, тем яснее я понимал: я пропал. Никакого спасения нет, и теперь меня наверняка отправят в тюрьму или в колонию для малолетних преступников. Это было так страшно, что я опять стал врать и, чтобы мне поверили, плакать.

Женщина вдруг встала и сняла пальто. Под ним оказался самый настоящий милицейский китель с серебряными офицерскими погонами старшего лейтенанта. Я во все глаза смотрел на них. Как раз такие серебряные погоны, с тремя маленькими звездочками, носил мой погибший отец. Он был старшим техником-лейтенантом и служил на одном дальневосточном аэродроме.

Я смотрел на эти погоны и сразу все вспомнил. Даже то, что почти никогда не вспоминал, — и как плакала мать, и как хоронили отца и стреляли из винтовок вверх, и как над кладбищем летали самолеты и завывали от горя, и как южный ветер с корейской стороны последний раз пошевелил русые волосы на голове отца. Тогда, в те дни, я не понимал ничего, потому что был еще маленький. Но теперь, когда стал пионером, понял все.

Мне стало так страшно, так я стал противен самому себе, что заплакал уже по-настоящему. В эту минуту я просто не мог видеть этих знакомых погон. Ведь отцовский китель до сих пор висит в шифоньере. И мама каждый месяц чистит и проветривает его…

Женщина-милиционер смотрела, смотрела на меня, а потом не то что строго, а просто раздраженно сказала:

— Да не реви ты, как девчонка! Смотреть неприятно.

Я сразу замолк, вытер слезы и сжал зубы — будь что будет.

А женщина сказала:

— Я не хочу тебя убеждать или допрашивать. Но мне кажется, что с тобой стряслась какая-то беда. Ты подумай как следует, а я пойду по делам. Если решишь уйти — можешь взять свои коньки. Но если ты человек смелый… Ну, в общем, смотри сам.

И она вышла.

Так до сих пор я и не знаю, что же такое произошло, но только, когда она возвратилась — невысокая, с усталым лицом и строгими глазами, — я вдруг сразу рассказал почти все, что со мной случилось.

Она выслушала и уточнила:

— Значит, ты, Петренко, Марков и Шабалин удрали с уроков, без билетов проехали в трамвае, потом ловили бычков и Петренко от вас ушел. Куда же делись бычки?

Я рассказал ей то, что говорил мне Чеснык.

— Гринь и Чубуков… Так? А третьего ты не знаешь?

— Нет.

— Хорошо… Потом ты пошел на базар, купил, что нужно, и пришел в школу. Там стал играть и все проиграл. А с кем ты играл?

Мне сразу показалось, что впутывать в собственное несчастье товарища нечестно. При чем здесь Чеснык? Ведь я же сам клянчил у него в долг, чтобы отыграться. При чем же он?

— Знаете что… ведь это же неважно, с кем я играл. Важно, что я проиграл.

Она улыбнулась и сказала:

— Пожалуй, так. Ну-с, пойдем дальше… Ты продал конденсатор и покрышку, а коньки у тебя никто не хотел брать. Так?

— Так.

— А этот старик взял сразу?

— Ну-у, как сразу? Я попросил, он и взял.

— И сразу дал двадцать пять рублей?