Солнце над школой - [44]

В тот момент, когда я уже собрался спросить у нее, почему она так нечестно поступила, за окном послышались шаги, сдержанный говор, и почти сейчас же в мастерскую вошел директор школы Дмитрий Алексеевич. За ним, гуськом, слегка смущенные, — наши родители. Я сейчас же юркнул за шкаф: не хотелось, чтобы меня увидела мать. Луна, наоборот, вышла и стала смотреть на взрослых.

— Вот это первая комната нашей слесарной мастерской, — обратился Дмитрий Алексеевич к нашим родителям. — Петр Семенович, принимай гостей.

Когда все прошли в другую комнату, Алька зашла за шкаф и спросила:

— Ты чего, боишься матери?

— Я не боюсь, а просто…

— Ничего! Не бойся. Пойдем.

Как я ни упирался, Аля потащила меня в большую комнату. Там я прежде всего увидел свою мать. Ее держала об руку какая-то худенькая, маленькая женщина, рядом с которой стоял дядя Миша, — я сразу узнал его. Он обернулся, увидел нас и, широко улыбнувшись, пошел навстречу:

— Здравствуй, Олег! Вот и встретились! — Он тряс мне руку, заглядывал в глаза и радостно улыбался. — Знаю все твои беды, и прости, что так получилось! Ну, да все, кажется, обошлось.

Мне было почему-то очень стыдно — ведь все смотрели на нас и слегка посмеивались, и я ничего ему не ответил.

Дядя Миша обнял меня одной рукой, Луну — другой. Я боялся поднять глаза и только косил по сторонам. Оказывается, возле Нецветайло тоже стояла его мать — толстая, уже седая женщина с мясистым добродушным лицом, а возле Грабина — его одетый с иголочки отец. И я сразу понял, в кого Юрка такой чистюля.

Все тихонько переговаривались, и Дмитрий Алексеевич громко сказал:

— Ну вот, товарищи. Как вы уже знаете, по предложению Анны Ивановны Нецветайло, мы обратились к директору металлургического завода, и он твердо обещал, что все станки, которые мы сможем подобрать в ломе, будут нашими. Мы уже создали бригады старшеклассников. Отобрали полдесятка станков. На днях перевезем их в нашу мастерскую. Здесь, возле точила, будет токарная группа; вот здесь, под аптечкой, расположим фрезерную, а дальше — строгальную. Но, как я вам уже говорил, нашему единственному инструктору Петру Семеновичу будет очень нелегко и руководить старшеклассниками и работать по ремонту. Поэтому я обращаюсь к вам, товарищи родители, и прошу оказать посильную помощь…

Сзади нас раздался густой бас:

— Разрешите, товарищ директор?

Я оглянулся и увидел, что высокий широкоплечий мужчина тянет вверх руку.

— Да, пожалуйста, — разрешил директор.

И высокий мужчина пробасил:

— Запишите меня.

— Да, но… — смутился директор. — Ведь вы хирург, товарищ Марков.

Мы — я, Луна, Грабин и Нецветайло — мгновенно переглянулись между собой и опять уставились на Женькиного отца. А он ответил Дмитрию Алексеевичу:

— Что же вы думаете, я, как и мой сын, со школьной скамьи хирург? Нет, товарищи. Я ведь еще лет восемь кузнецом работал. Седьмой разряд имел и теперь с удовольствием помогу всем чем могу. Правда… — Он смущенно улыбнулся и расправил широкие плечи. — Правда, мне действительно теперь нужно беречь руки. Потому что, сами понимаете, — операции. Однако… однако косточки поразмять можно, да и грех жены замолить нужно.

Все весело рассмеялись, и я понял, что Женина мать спасала своего сыночка без отцовского ведома, и подумал: «Ох, и достанется им обоим!»

Работать в мастерской согласился и дядя Миша, и еще двое. После коротких разговоров все стали расходиться, и дядя Миша наклонился к нам:

— Смотри, Алька, Олег — настоящий парень. И ты…

— Я знаю, папа, — строго ответила Луна. — И я, если он захочет, буду с ним дружить по-настоящему.

— Добро! — выдохнул дядя Миша и спросил: — Ну-с, а где наши матери?

Он отошел, и мы с Алей начали одеваться, крикнув взрослым, что мы их догоним.

Но догонять почему-то не хотелось.

На улице все так же метался пронизывающий ветер, кружился мокрый снег, а мы шли, размахивали портфелями и разговаривали.

— Когда он приехал?

— Позавчера вечером. Мать плакала, а потом успокоилась. А я взяла и рассказала и о тебе, и о переводе, и обо всем.

— А он?

— А он поморщился и сказал матери: «Не нужно было тебе запутывать в нашу историю детей. Ведь, если честно сказать, этот самый Олег меня и толкнул сюда».

— Я? Толкнул? Его? Он так и сказал?

— Да! Так и сказал. И предложил матери: «Пойдем в другую комнату, потолкуем». О чем они говорили, не знаю, но только слышала, как мама заплакала и громко сказала: «Я сейчас же пойду к ней и извинюсь. Сейчас же». Но она никуда не пошла…

Я начал вспоминать, что было между мной и дядей Мишей. Ту единственную встречу с ним на пирсе я запомнил до мельчайших подробностей. Даже помню, в чем официантка была одета: в цветастом платье. Но понять, чем я подтолкнул дядю Мишу и куда, я так и не смог. Просто он, наверное, имел кого-нибудь другого в виду или что-нибудь перепутал. Я уже давно заметил, что взрослые многое понимают не так, как нужно. А дяди Миша хоть и хороший человек, но все-таки взрослый.

Чтобы не запутаться в этих рассуждениях, я спросил у Луны:

— Выходит, станки — это ваша тайна?

— Ну да! — обрадовалась она. — Ты только, пожалуйста, не сердись, — ты слишком обидчивый. Но получилось так. Шурина мать работает крановщицей на шихтовом дворе — там, где лом превращается в ломь. Она заметила, что к ним часто привозят старые станки. Их разбивают и загружают в мартены. Она и подумала, что, может быть, их стоит приспособить для нашей мастерской. Она, оказывается, очень хочет, чтобы Шура стал токарем. Вот мы с ним и ходили смотреть на эти станки, а потом пошли к директору и все ему рассказали. Дмитрий Алексеевич просил нас о станках не болтать: «Получим, тогда и разговаривать будем». Вот и всё.