Солнце над школой - [23]

Женька начал краснеть, и весь класс вдруг залился отчаянным, даже неестественным смехом:

— Ай да староста!

— Симулянт!

— Тише, ребята! — прикрикнула Шушина, и мы примолкли.

Но из угла, от кузнечного меха, словно вдогонку раздался глухой голос Шуры Нецветайло:

— Ему мама с папой… штанишки надевают… до сих пор.

Так смеяться, как смеялись ребята в эту минуту, — ну, это представить себе невозможно. У меня даже дрожь в коленках пропала и лоб болел не так сильно.

Марков чуть не плакал. Директор кусал губы, сердито хмурился, но в его серых, глубоко сидящих глазах плясали веселые искорки. И от этого всем было особенно хорошо.

Наконец директор крикнул:

— Тише, ребята! Значит, ничего страшного у вас не произошло?

— Нет!

— Конечно, нет!

Пожалуй, в этот момент никто не врал, потому что я все-таки стоял на ногах и даже почти отковал ручку кочерги.

— Так. Один разбил себе лоб в футбольных воротах. Ну, а как второму нос расквасили? — спросила завуч.

Все как-то невольно посмотрели сначала на Сашу Петренко, а потом с надеждой и немножечко испуганно на Луну. Она словно ждала и этого вопроса и этих взглядов и немедленно переспросила:

— Кому расквасили нос? Это — Петренко? Но он же вообще у нас слабенький… Даже драться один на один не умеет.

— Да, — широко открыв свои большие голубые глаза, сказал Юра. — Он очень слабенький. Его всегда третьегодники из седьмого класса защищают.

Завуч, видимо, поняла, что ее разыгрывают, но продолжала возмущаться:

— Тем более! Мальчик слаб, он даже обороняться не может, а в вашем классе за него некому заступиться. Вот и разбили ему нос.

— Это верно, — спокойно и даже как-то печально подтвердил Юрка. — Он слабенький. Оттого и на второй год остался.

Побледневший — даже конопатки на носу выступили — Чеснык прошипел сквозь сжатые зубы:

— Замолчи, Юрка!

— Сашенька, — повернулся к нему Юрка и развел руки, — я же тебя защищаю! Ты ведь сам не мог — побежал старосте жаловаться. Ты же слабенький! — и засмеялся.

— И староста у нас тоже слабенький, — поддержала Алька и, уже не выдержав, сквозь смех докончила: — У него ножка растянута.

— Аля, не смейся, — все так же серьезно сказал Юрка. — Ему сам папа справку выписал.

Но ребята почему-то не смеялись. Они смотрели на директора и на завуча. Дмитрий Алексеевич казался странным — щеки надуты, губы сжаты, и весь красный как рак, а на глазах слезы. Не поймешь: не то смеяться ему хочется, не то он сердится. А Шушина, наоборот, побледнела, сцепила пальцы и выставила вперед локти, словно защищаясь от кого-то. Не разжимая пальцев, она резко, раздельно спросила:

— Я хочу знать, кто разбил нос… Как твоя фамилия? — обратилась она к Саше.

— Ну, Петренко… — ответил Чеснык и стал ковырять ботинком песчаный пол кузни.

— Так вот: кто разбил нос Петренко?

Все молчали. У дальней стены сопел не то Нецветайло, не то кузнечный мех.

— Я еще раз спрашиваю: кто разбил Петренко нос?

Все снова промолчали.

И вдруг Чеснык выпрямился, потом отвернулся и через плечо сказал:

— А мне никто носа не разбивал. Если нужно, я сам разобью… кое-кому. И получу с кого нужно.

— Какой получатель! — презрительно протянула Аля.

Чеснык резко повернулся к ней и сжал кулаки. Дмитрий Алексеевич как-то сразу успокоился и перестал краснеть. Он выпрямился во весь свой могучий рост и строго прикрикнул:

— Прекрати ненужные разговоры, Петренко! Отвечай точно: кто тебе разбил нос?

— Никто мне не разбивал, — опять отвернувшись, ответил Чеснык.

Нет, директор был уже совсем не тот, что минуту назад. Он стоял теперь перед нами не красный, будто смущенный, а с сурово сдвинутыми бровями, широкоплечий и высокий. Даже его серый в красную полоску костюм показался совсем новым.

— Староста, — сказал директор, — ты пришел в канцелярию и сообщил, что в кузнице чуть не убили Громова и избили Петренко.

— Он врет, что ему не разбивали нос! — как-то странно взвизгивая, крикнул Женька. — Я сам видел, что у него нос был в крови!

— «Ви-идел»! — презрительно протянул Чеснык. — Люди работают, а он справочкой прикрылся и ви-идел! Никто мне нос не разбивал — и все! — Чеснык опять поковырял ботинком землю и объяснил: — Болезнь у меня такая… Малокровием называется. Вот иногда кровь из носа и течет…

Потом он смело протиснулся между ребятами, и те пропустили его. А на Женьку смотрели с презрением. Ведь в самом деле, как это противно: все ребята работают, а несколько маменькиных сынков и дочек околачиваются в классе! Ручки боятся испачкать.

И сразу нашего старосту словно отрезало от класса.

А Женька — он же упрямый — все равно стоял на своем и твердил, что он говорит правду. Ребята молчали. Тогда директор обратился к Ивану Харитоновичу.

Уже не столько растерянный, сколько смущенный, наш инструктор говорил так неопределенно, что даже мы, всё знавшие, поняли только то, что Громова «…значит, никто не убивал, а он сам… А когда, значит, Петренко ушел — никто не видел».

— Правильно, — опять вмешалась Аля. — Петренко уходил.

Дмитрий Алексеевич, пряча блеснувшие глаза, распорядился:

— Ну хорошо, продолжайте урок. Мы видим, что ничего страшного действительно не произошло… Иван Харитонович, зайдите ко мне после уроков.