Сольная партия - [9]

– Веди, – сказал Микали. – Почему бы и нет?

Стены гостиной покрывали фотографии, запечатлевшие различные этапы карьеры Жарро в Иностранном легионе, а также сувениры, включая белое кепи и парадные эполеты.

Коньяк оказался похожим на настоящий, и хозяин быстро набрался.

– Я думал, тебя выперли во время путча, – заявил Микали. – Разве ты не путался с ОАС?

– Конечно, путался, – грозным голосом подтвердил Жарро. – Все годы, проведенные в Индокитае. Я ведь был в Дьенбьенфу, знаешь? Желтые маленькие мартышки полгода гноили меня в лагере. Обращались, как со свиньями. А потом случился облом в Алжире, когда Старик[1] вывалял нас всех в дерьме. Каждому уважающему себя французу следовало присоединиться к ОАС, а не только головорезам вроде меня.

– Но теперь у этого движения нет никаких перспектив, верно? – заметил Микали. – Старик показал, что не намерен шутить, когда велел расстрелять Батистена Тьери. Сколько раз его пытались отправить к праотцам, и ни разу ничего не выходило.

– Ты прав, – заявил Жарро и опрокинул очередной стаканчик. – О, я сыграл свою роль до конца. Вот, посмотри-ка.

Он сбросил коврик с деревянного сундука в углу, долго гремел ключами и наконец с величайшим трудом открыл замок. Внутри оказалась богатейшая коллекция оружия. Несколько автоматов, обширный выбор пистолетов, россыпи гранат.

– Это лежит здесь уже четыре года, – пояснил Клод. – Четыре чертовых года, а дело ни с места. Все кончено. Приходится искать другие способы выживания.

– Гараж?

Жарро с лукавой улыбкой приложил палец к носу.

– Пошли, покажу. Проклятая бутылка все равно уже пуста.

Он отомкнул дверь в задней части гаража, и за ней открылась комнатка, уставленная ящиками и коробками. Жарро открыл одну и извлек бутылку „Наполеона".

– Я же говорил, что у меня найдется еще. – Он обвел рукой помещение. – И много чего другого. Любая выпивка. Сигареты, консервы. К концу недели здесь ничего не останется.

– Откуда столько добра? – спросил Микали.

– Птичка принесла, – пьяно захохотал Жарро. – Кто много спрашивает, тот много марширует, как говаривали в Легионе. Просто запомни, дружище: если тебе что-нибудь нужно, все равно что, – приходи к старине Клоду. У меня связи. Могу достать для тебя все – честное слово. И не только потому, что ты тоже ветеран Сиди-Бель-Аббес. Если бы не ты, феллахи тогда запросто выпустили бы мне кишки, и все остальное в придачу.

Он здорово напился, и Микали дружелюбно похлопал его по плечу.

– Я запомню.

Жарро вытащил зубами пробку.

– За Легион! – провозгласил он. – За самый элитарный клуб во всем мире.

Отхлебнув из бутылки, он передал ее пианисту.

Джон получил известие о смерти деда во время гастролей по Японии. В последнее время старик сильно сдал. У него начался артрит, и он передвигался только при помощи палки. Не удержав равновесия, он упал с деревянного балкона своей квартиры на улицу.

Микали отменил концерты и вылетел домой, но путь до Афин занял целую неделю. В его отсутствие судебный исполнитель назначил день похорон, и тело покойного кремировали в соответствии с его завещанием.

Микали, как в прежние дни, отправился на виллу под Молосом. Катер на подводных крыльях доставил его из Афин на Гидру, где его встретил Константин. Когда Джон ступил на борт лодки старика, тот молча вручил ему конверт, запустил двигатель и вывел лодку из залива.

Микали сразу же узнал почерк деда. Его пальцы слегка дрожали, когда он открывал конверт и извлекал короткое послание.

Если ты читаешь мое письмо, значит, я уже мертв. Рано или поздно конец ждет каждого из нас. Поэтому не надо печалиться. Никто больше не будет надоедать тебе глупой политикой, потому что при каждой политике финал одинаков. Одно я знаю твердо: ты осветил последние дни моей жизни гордостью за тебя, радостью, а больше всего – любовью. Я оставляю тебе свою любовь, а к ней – благословения.

Слезы жгли глаза Микали, воздух с трудом проходил в легкие. Когда лодка достигла виллы, он переоделся в горные ботинки и старую одежду и отправился в горы. Там он бродил долгие часы до полного изнеможения.

На ночь Джон остановился в заброшенном крестьянском домике. Сон не шел к нему. Наутро он продолжил свои блуждания, и вторую ночь провел так же, как первую.

На третий день он с трудом добрел до виллы. Константин с женой уложили его в кровать. Старушка дала настой из трав, и, проспав двадцать часов подряд, Джон проснулся спокойным, контролирующим свои поступки человеком. Всему свой час. Он позвонил в Лондон Фишеру и сообщил, что намерен вновь приступать к работе.

В квартире на Аппер Гросвенор-стрит Микали дожидалась гора корреспонденции. Он начал небрежно перебирать письма и вдруг замер. На одном конверте была греческая марка и надпись: „В собственные руки". Джон отодвинул бумаги и вскрыл заинтриговавшее его письмо. Простой лист с напечатанным на машинке текстом. Без обратного адреса. Без подписи.

Смерть Димитроса Микали – не результат несчастного случая. Его убили. Обстоятельства убийства следующие. Некоторое время определенные круги в правительстве оказывали на него давление из-за сотрудничества с „Демократическим фронтом". Группа свободолюбивых греков составила досье преступлений режима: аресты без суда по политическим мотивам, жестокое обращение, пытки и убийства. Досье предназначалось для передачи в ООН. Считалось, что Димитрос Микали знал местонахождение досье. Вечером 16 июня в его квартиру явился полковник Георгиас Вассиликос, глава отдела политического сыска военной контрразведки, в сопровождении телохранителей: сержанта Андреаса Алеко и сержанта Никоса Петракиса. Надеясь узнать тайну досье, они жестоко избивали Микали, жгли зажигалками его лицо и наиболее чувствительные участки тела. Когда тот, не вынеся мучений, скончался, Вассиликос приказал сбросить тело с балкона, чтобы скрыть следы преступления. Судебный исполнитель получил строжайший приказ вынести вердикт о смерти в результате несчастного случая. Он даже не видел тела, которое поспешно кремировали, дабы скрыть следы пыток и избиения. Сержанты Алеко и Петракис в пьяном виде бахвалились содеянным в присутствии людей, сочувствующих делу свободы.