Солдаты неба - [3]

— Конечно, ты научился летать прекрасно. Но ведь ты достиг этого трудом, долголетней практикой, упорной тренировкой!

— Я при обучении штанов не протирал.

— Но тебя учили немало. Ты полюбил свою профессию. Летал с увлечением. Вспомни историю. Разве наша партия не разбила «теорию» наследственной одаренности, вырастив из крестьянского «быдла», из «черной рабочей кости» советскую интеллигенцию? А наши командиры времен гражданской войны? Разве они не превзошли кастовых генералов? Разве наши летчики в Испании дрались хуже, чем представители «высшей немецкой расы»? Из каждого человека можно сделать и ученого, и государственного деятеля, — многое зависит от условий. И летчика, причем отличного, такого, например, как Анатолий Серов.

— А почему в пример не поставил Чкалова?

— Мы ведь не испытатели. Серов — боевой летчик-истребитель и нам ближе. Нет, Василий Васильевич, когда говорят: у такого-то врожденный талант, такой-то особо одарен к полетам, — я думаю, это пережиток прошлого. Василий Васильевич перебил меня:

— Что из тебя получится, не знаю, а талант как деньги — он или есть, или его нет.

— Да ведь и деньги у нас трудом наживаются. Василий Васильевич в ответ на это замурлыкал:

Взвейтесь, соколы, орлами,

Бросьте горе горевать!

То ли дело под шатрами

В поле лагерем стоять!

— Это что, твоя молитва на сон грядущий? — спросил я, не сдержав улыбки.

— Успокаиваю себя. Не люблю безделья и неопределенности.

Что правда, то правда. Неясность обстановки и отсутствие разумного, полезного занятия всегда действуют угнетающе. Прискорбно, что первой жертвой этого стал сам командир. Такому настроению нельзя поддаваться. Надо об этом поговорить с народом.

На седьмые сутки остановились в Забайкалье. Станция Разъезд. Сопки. Между сопками аэродром с восемнадцатью новенькими истребителями, еще пахнущими заводской краской.

— На облет машин вам дается три дня, — сказал начальник гарнизона. — А потом… потом видно будет. Может, полетите воевать.

Воевать?! Все мы были воспитаны на примерах героев гражданской войны. Смелость в нас била ключом. И конечно, мы рвались туда, где требовалось с оружием в .руках защищать интересы Родины.

Любимые наши герои — Чапаев, Павка Корчагин. И смелость в наших глазах скакала на лихом коне, с блестящей шашкой и криком «ура». Мы считали, что все дела на войне — только героические. Никто из нас не представлял, как тяжелы и изнурительны фронтовые будни. Ни один даже и не подумал: а готов ли он умело воевать?

Аэродром. С юга веяло горячим дыханием степей и пустынь, потеснивших сибирские леса на север. До нас здесь базировался 22-й истребительный полк. Он недавно по тревоге улетел в Монголию. О его судьбе пока никаких известий.

Лето стояло жаркое и сухое. Ясная погода держалась устойчиво. Летчики, истосковавшиеся во время пути по полетам, с горделивой радостью уходили в небо. На новых самолетах И-16, с мощным мотором и вооружением. Два пулемета и две двадцатимиллиметровые пушки — сила, какой мы еще не видали. А толстая бронированная плита сзади летчика свидетельствовала о том, что истребитель предназначен не для мирных учебных полетов. Она защитит от пуль сзади, а спереди — широкий лоб самолета.

С утра и до вечера мы летали. Кажется, никогда еще так глубоко не осознавалась цена минуты, проведенной в воздухе. Никогда прежде так не обострялась тревога за страну, за спокойную жизнь своего народа, как здесь, на стыке трех границ. Это повышало нашу организованность. Чем разумнее мы используем каждый тренировочный полет, тем крепче будут профессиональные мускулы и зорче глаз.

В такой напряженной работе проходит день, проходит другой, третий… Наконец получили приказ — перелететь в Монгольскую Народную Республику: Япония напала на дружественную нам страну. Мы должны защитить ее рубежи, как свои.

Граница. Расставание с Родиной.

Человек не может равнодушно покидать свою страну, хотя бы и на время. Новые чувства, ранее не испытанные, охватили нас. Как знать, может, кому-то уже больше никогда не придется увидеть родную землю, любимых, друзей, оставшихся в России…

Глаза, которым полагалось следить за приборами, не могут оторваться от земли. Голые, пустынные сопки советского Забайкалья по-новому близки и дороги. Вот ушла под крыло станция Оловянная, промелькнул извилистой лентой Онон, блеснула речка Борзя. Наконец, окруженный со всех сторон желтеющими солончаками, проплыл пограничный пункт Соловьевск — последняя точка советской земли.

Граница! Ее следа нет ни на земле, ни в воздухе. Она нанесена только на карту, но чувствуешь ее всем своим существом. Невольно оборачиваешься, бросая последний взгляд на родную землю, и как бы безмолвно клянешься быть ей верным до конца своей жизни.

Монголия. Полуденное, очень яркое солнце слепит глаза. Загораживаясь от него рукой, поглядываем на равнинные дали. Нигде ни домика, ни юрты, ни деревца — все голо, пустынно. Только на горизонте колеблется золотистое марево да изредка попадаются верблюжьи тропы. Кажется, солончаки, сговорившись с палящим солнцем, погубили все живое.

Впереди на желто-сером фоне — темная нить. Что такое? Карта дает ответ: вал Чингисхана, поросший травой. Это история, словно наглядное свидетельство того, что ни одно государство, как бы оно сильно и могущественно ни было, не может долго существовать, если основано на порабощении других народов.