В 1934 году нас, молодых, физически крепких коммунистов и комсомольцев, преимущественно студентов высших учебных заведений города Горького, вызвали в обком партии и сообщили: «Хотим вас послать учиться в Харьковскую летную школу. Вы должны стать военными летчиками. У вас для этого есть самое главное — преданность идеям коммунизма и готовность отдать за них свою жизнь».
В те годы ни одна профессия, пожалуй, не была так озарена романтичностью, как профессия летчика. Об этом тогда писали: летчик — это талант, призвание; кто не чувствует этого «божьего дара», тем не место в авиации.
Начитавшись таких книг, многие из нас заявили: не чувствуем призвания к летному делу — вряд ли из нас получатся летчики.
Секретарь обкома — он был и председателем мандатной комиссии по приему в военное училище — пояснил:
— До тридцать первого года в военные школы летчиков принимались только добровольцы. Теперь авиация стала массовой, и этот принцип приема уже не отвечает времени. Поэтому есть решение Центрального Комитета партии о партийно-комсомольской мобилизации. И вы теперь считайте себя призванными на учебу в Харьковское военное училище летчиков. Что же касается призвания, таланта, то это прежде всего труд: талант — это на девяносто девять процентов потение и на один процент вдохновение.
Моему поколению не всегда приходилось выбирать специальность по душе. Часто выбор профессии диктовало суровое время.
Проверили нас, более пяти тысяч ребят. Отобрали около двухсот человек. (Отсев был в основном по состоянию здоровья.)
Среди нас были и добровольцы. В том числе и Алексей Рязанцев. Шупленький, не по годам серьезный, он казался каким-то хилым. А вот глаза, черные и с постоянной задоринкой, говорили о душевной силе человека. Когда он улыбался, становился пружинистым — весь энергия. Мы думали, Алексей цыганенок, но на самом деле он был настоящий русский парень.
В отличие от нас, студентов, Алексей имел за плечами только семилетку и годичное ФЗУ московского автозавода. Он боялся, что не пройдет мандатную комиссию, на которой нас тщательно экзаменовали по общим и политическим предметам.
Сильно волнуясь, Алексей открыл дверь в кабинет секретаря обкома, где заседала комиссия. Большая комната, много окон, много портретов, массивный стол, за столом — солидные люди. Нам велено было, как войдем в кабинет, вытянуться в струнку и четко представиться: кто ты и зачем прибыл.
Алексей вошел, вытянулся в струнку, но так растерялся, что не мог произнести ни слова. Моргая глазами, он только смотрел на присутствовавших, а те на него.
Председатель комиссии понял состояние парня и приветливо улыбнулся:
— Ты не позабыл свою фамилию?
— Нет. Рязанцев.
— А как звать и величать по батюшке? Алексей ответил без запинки.
Потом председатель спросил про мать, отца… И вдруг показал на портрет М. И. Калинина:
— Знаешь, кто это?
— Ну как не знать? — Алексей удивленно пожал плечами. — Михаил Иванович. Я с ним не раз ходил на охоту, рябчиков вместе били, тетеревов…
Члены комиссии с интересом смотрели на Рязанцева. А председатель, показывая на портрет Ленина, поинтересовался:
— А может, и с ним ходил на охоту?
— Нет, с Владимиром Ильичом ходил на охоту мой отец, а я тогда был еще маленьким. Владимир Ильич брал меня на плечи и носил. Я с ним играл. Он угощал меня сахаром…
Встал секретарь мандатной комиссии и зачитал справку об отце Алексея. Оказывается, его отец, Федор Федорович, был хорошим охотником и жил под Москвой, в селе Белятино Раменского района. Ленин приезжал к нему в дом и вместе с ним охотился.
Однажды после охоты за ужином Владимир Ильич спросил: «Кем ты хочешь быть, Алеша, когда вырастешь?» — «Хочу быть храбрым и саблей рубить белых!» Услышав такой ответ, Владимир Ильич рассмеялся: «Значит, будешь героем!..»
Все мы успешно окончили Харьковское военное училище летчиков. Всюду, где требовалось защищать Родину и выполнять интернациональный долг, мы были там.
Как-то в майское воскресенье 1939 года мы с женой возвратились с покупками в гарнизон из города. В замочной скважине нашей квартиры торчала бумажка, свернутая трубочкой. Пока я доставал ключ, Валя вынула записку:
— Наверно, тебе… Ну так и есть! На, читай.
— Подожди, спешить некуда, — проговорил я, отпирая дверь. В ту минуту я и не подозревал, как круто переменится вся моя жизнь.
Мы вошли. Жена быстро развязала сверток и надела шубу.
— Как хорошо, что мы купили ее теперь, разве зимой такую достанешь? — щебетала Валя.
Шуба в самом деле была очень на ней хороша. Я развернул записку, вслух прочел:
— «Срочно приди ко мне или позвони. Гугашин». — Я узнал знакомую закорючку — так расписывался наш командир эскадрильи.
— Что там у тебя? — спросила Валя, не отходя от зеркала. — Может быть, Василий Васильевич приглашает нас в гости?
— Скорее всего, насчет лагерей.
Она напевала новую песенку про Катюшу, а я, сбросив гимнастерку, направился в ванную, как вдруг раздался резкий телефонный звонок.
Я взял трубку.
— Ты где пропадал, комиссар? — раздался голос Гугатина. — Собирайся скорее: наша эскадрилья едет на войну. Через пятнадцать минут отправляемся на вокзал.
