Солдаты без оружия - [89]

Таких, как Федя, на заводе было много. Подростки тринадцати-четырнадцати лет, не жалуясь, переносили тяготы тяжелой физической работы. Они, как и все, кто трудился рядом, недоедали, отчего быстро приходила усталость, одолевала сонливость, они делались похожими на рано состарившихся маленьких старичков.

Таким казалось Нормату-самоварщику и лицо его нового друга Федора Ивановича. Горестные глубокие складки залегли у Фединых губ, лицо было с кулачок. И когда Нормат глядел на него, в сердце его поднималась ярость против врага, который, он считал, был повинен во всем, особенно в страданиях детей. Едва они познакомились — это было месяц назад, — как Нормат стал уважительно здороваться с Федей, расспрашивать о житье-бытье.

Однажды, когда Нормат подошел к станку Федора Ивановича, тот разговаривал с какой-то женщиной. Мальчик поздоровался с ним, сказал:

— Это моя мама, дядя Нормат, Анна Егоровна.

Нормат уважительно приложил обе руки к груди, поклоном головы приветствуя женщину, Анна Егоровна ответила ему, устало улыбнувшись, что-то сказала сыну на прощание и ушла.

— Твоя мама здесь, на заводе, работает? — спросил Нормат.

— Да, только в другом цехе.

— У тебя есть еще кто-нибудь, ну, там братья или сестры?..

— Кроме меня, еще трое маленьких.

— А отец твой где работает?

— На другом заводе, только он два месяца назад на фронт ушел. Вот недавно получили письмо с Ленинградского…

— И тебе обязательно надо было идти работать?

— Что поделаешь, — по-взрослому ответил мальчик. — Мы же не могли впятером прожить на одну мамину карточку. Что такое шестьсот граммов хлеба!..

Нормату-самоварщику тотчас вспомнились стенания некоторых его товарищей по бараку, получавших на одного эти же шестьсот граммов, да еще в придачу и питание из общего котла. Вспомнил, и его словно обожгло от обиды. «Эх, неблагодарные! Бессовестные! Ведь и мизинца этого малыша не стоите!» — с горечью подумал он, а вслух сказал:

— Знаешь, сынок, я восхищаюсь тобой. Поверь! Пусть руки твои не знают усталости, а сердце твое, Федор Иванович, никогда не испытывает горя!

Мальчик улыбнулся своими тонкими бледными губами.

— Спасибо, дядя Нормат, но… не называйте меня, пожалуйста, по имени-отчеству.

— Да ведь тебя здесь все только так и называют, и я…

— Они пусть, а вы зовите Федей.

— Хорошо, Федя, так-то оно лучше! — весело отвечал Нормат. — Мы теперь с тобой друзья. Ведь так?

Не проходило и дня, чтобы Нормат не забежал проведать маленького рабочего. Иногда он приносил в кармане своего ватника то горстку кишмиша, то орехов, то сухофруктов каких-нибудь и угощал Федю. Мальчик сначала стеснялся, не хотел брать угощение, но Нормат всегда знал, как сделать так, чтобы Федя взял.

— Бери, бери, Федяджан, отнесешь братишкам! Скажешь, подарок от дяди из Таджикистана, от Нормата-самоварщика! — уговаривал он, расхваливая одновременно свою прежнюю профессию. — Знаешь ли, быть самоварщиком в мирное время, скажу тебе, благое дело! Чайхана — не пивнушка какая-нибудь. Это желанное место встреч хороших людей. И ты сам доволен — всех увидишь, все узнаешь, утолишь жажду людей вкусным, ароматным зеленым чаем и еще слова благодарности услышишь. Чайхана — это тебе не забегаловка паршивая. Чай — целебный напиток. Ах, как я бы хотел, Федяджан, напоить тебя нашим таджикским зеленым чаем!..

Мальчик внимательно слушал, спрашивал, почему чай зеленый, вкусный ли он, и однажды, бросив исподлобья взгляд на высокого, могучего сложения Нормата, спросил:

— Вы уж извините меня, дядя Нормат, за мой вопрос, только ответьте мне правду: почему это вы, такой здоровый и сильный… и не на фронте?

Спросил и тут же смутился, покраснел.

Нормат рассмеялся раскатисто-басовито, молча отошел от станка Феди на несколько шагов, так, чтобы мальчик видел его с головы до ног. И тут только Федя заметил, как сильно припадает на левую ногу его новый друг, припадает и волочит ее, словно нога не его, а чужая.

— Понимаешь, басмачи со мной расправились, — пояснил Нормат, — вскоре после революции. Двенадцать лет мне тогда было, чуть поменьше, чем тебе сейчас. Нагрянули они к нам однажды в кишлак, подожгли дом. Когда мы задами решили убежать от них, стали стрелять, мать и отца на месте убили, а меня вот в бедро ранили. С тех пор я и хромаю…

Федя снова почувствовал себя неловко за неуместность своего вопроса, еще раз извинился.

— А в трудовую армию, знаешь, меня тоже не сразу взяли, просить очень пришлось, — продолжал, не замечая смущения мальчика, Нормат. — Добровольцем я записался. Вот ты, Федяджан, еще совсем маленький, четырнадцать лет тебе, а уже у станка стоишь. Как же я-то мог поступить иначе?..

Внезапно откуда-то послышался громкий женский плач, и все, кто находился в цеху, как по команде, повернули головы туда, откуда он доносился. По проходу шла мать Феди, Анна Егоровна, шла прямо к станку сына, поддерживаемая какими-то незнакомыми женщинами. Мальчик, и так бледный, побледнел еще больше: ни кровинки в лице, увидел Нормат. Бросив свои рукавицы, Федя остановил станок, побежал навстречу матери.

— Что случилось? Что? — спрашивал сын, обнимая Анну Егоровну за плечи.