Солдатский ножик. Рассказы - [8]

С часу на час мороз крепчал, и всё шире и толще становились забереги у песчаной косы. А рыбаки были далеко в море. Как-то возвратятся они теперь?

Вышли на берег семьи рыбаков - старики, женщины, ребята. Закрывались от холодного ветра, негромко переговаривались:

- Что, не видать покамест?

- Покамест не видать!..

На дощатых мостках, выбегающих в море, стоял, широко расставив большие ноги в тяжёлых сапогах, председатель колхоза Мишур Иван. Насупившись, прислушивался - не шумит ли в море мотор? Полчаса тому назад он сам вызвал с рыболовецкой станции моторный катер на помощь рыбакам.

Мишур хорошо знал, что по такому морю катеру ходу не меньше как полтора часа, а всё-таки прислушивался и ждал.

На чёрном, обточенном водою камне сидели трое из бригады стариков. Старики ничего не говорили, а только поглядывали друг на дружку да покачивали головами.

Они-то хорошо знали, каково сейчас в море рыбаку. Каждому из них казалось, будто сам он сидит на байде под гремячим от намёрзшего льда парусом.

Медленно идёт байда по тяжёлой, тёмной воде. В глубине течение сильное, морозу не сковать, а сверху всё море дымится от мороза и ветра. Леденеет вода на вёслах рыбаков, леденеет по бортам лодки. Злой ветер срывает с волн кипучую пену и бросает её в лица людям мелким градом колючих льдинок.

Схватилась льдом одёжа и резиновая обужа. Ноют руки от холода и от тяжести вёсел. Гребёт рыбак из последних сил, а всё будто на месте стоит: держит байду студёное море…

Возле стариков притулился мальчик лет девяти- Ванюшка Иванов. Он в тяжёлой маминой стёганке и в шапке с болтающимися ушами. Морща от ветра нос и потирая его озябшей рукой, он то и дело говорит:

- А вон, кажись, видать!..

- Где?

- А вон тама!

- Да полно тебе зря людей мутить! Шёл бы домой, на печку. Вертится тут…

Ваня отодвигается подальше от стариков и прячется за чью-то широкую спину. Так он и пошёл домой!.. Все встречают своих, и он встречает. Покуда Гаврик не вернётся, ни мамка, ни он не уйдут с берега. Вон она там стоит с другими рыбачками у самых мостков, глядит в море, а сюда не смотрит. И хорошо, что не смотрит. А то заметила бы его и тоже, чего доброго, погнала на печку.

Заскрипел под полозьями мёрзлый песок. Это колхозный конюх Петрович со своей рыжей Тюлькой выехал на берег принять у рыбаков снасти.

Петрович - хороший старик. Он никогда не гонит ребят из конюшни, позволяет ездить верхом на водопой и даже учит запрягать.

- Петрович! - кричит Ваня. - Тю-ю-лечка!…- и бежит навстречу дровням.

Тюлька остановилась у самого берега. Дрожа на ветру, она глядит вперёд и топорщит острые уши. В уши дует ветер, наполняя их глухим непрерывным шумом моря…

Тюлька - здешняя, приморская лошадь. Лет семь-восемь назад в летний синий день она первый раз, весело перебирая тонкими жеребячьими ножками, выбежала на этот самый берег… И вдруг наклонила голову, вытянула, насторожившись, рыжую мордочку. За камышами что-то шумело, шуршало, ахало, и ветер с той стороны был влажный и солёный.

С тех пор Тюлька выросла, стала большой рабочей лошадью и много успела потрудиться, но ничего не видела, кроме моря, берега да Переправы. И, наверно, она думала, что вся земля вот эдакая: гудящая, с влажным солоноватым запахом.

Теперь она стоит на морозе со своими санками. Из ноздрей её клубится белый пар, а большие, добрые глаза спокойно смотрят на серое водяное поле без конца, без края. Ваня взялся за оглоблю и привалился плечом к рыжему, уже поросшему зимней шёрсткой Тюлькиному боку. Вдвоём теплее.

Они долго стояли, не прячась от ветра, и глядели на море. Там было так пусто!.. Лишь изредка взлетала над волной белая птица с чёрной грудкой - мартын.

И вдруг вдалеке мелькнуло что-то белое… Парус или птичье крыло? Байда! Байда!

Люди на берегу засуетились, закричали. Женщины заплакали в голос. Глядя на них, закричали и заплакали дети.

А парус становился всё больше и больше. Всё ближе подходила байда. Вот она уже у самой кромки льда. Стало видно, что на скамейках сидят люди, бурые от ветра, окоченевшие от холода.

Десятки рук сразу протянулись с берега, чтоб ухватиться за обледеневший трос.

- Вылезай, Антоновна! Вылезай, Никитич! Идите грейтесь. А мы уж тут сами…

С трудом волоча тяжёлые, будто не свои, ноги, люди с байды потянулись по новому льду - туда, домой, где нет этого железного, колючего ветра, где теплом пышет жарко натопленная печь.

Вон и Гаврик идёт вместе бо всеми. Только его не узнаешь теперь: шерстяной ворот свитера спереди покрылся сосульками и торчит из-под кожанки клочком седой бороды. И брови у Гаврика побелели и ресницы. Он весь согнулся и ступает так тяжело, будто ему не восемнадцать, а восемьдесят восемь лет.

Мамка бросилась к нему:

- Гаврюша! Гаврюша!.. - Она заглядывает ему в лицо, семенит рядом.

- Гаврила-а! - закричал Ваня и побежал вслед за ними. Добежал до поворота и оглянулся.

Люди сгрудились около оставленной байды, что-то делали, а что - издали не видать.

Ваня тихонько отстал от своих,, повернулся и опять зашагал к берегу.

Рыбаки уже убрали как следует снасти и вытянули на лёд тяжёлые сети. Рыба в сетях не билась,- лежала, побелевшая от инея, оглушённая морозом. А было её столько, как за весь год не бывало. На каждую ячейку сети - по рыбине. И откуда столько нашло? Руками такую снасть нипочём не унести.