Солдатом быть не просто - [20]
Когда Григорий вышел из кабины, вытирая платком обильный пот, Синев спросил его:
— Почему не прыгал?
— А ты прыгнул бы?
— Я?.. Нет, машина у меня почти новая, а у тебя…
— У меня тоже машина. Если бы еще покрышки получше, да поршневые кольца новые, да…
Лейтенант возразил:
— Отработала свое ваша машина, пора на пенсию. Уже решено списать ее, а вам будет новая.
Новую машину Хрусталеву вручили в конце апреля. Он был, конечно, доволен. Вернется из рейса и долго обхаживает ее в парке: протирает, присматривается к каждой детали или просто сидит в кабине, словно бы не насиделся в ней за день.
— Шел бы ты в казарму, — не раз говорил ему Михаил. — Машина у тебя новая, а ты в каждую щелку заглядываешь.
— Потому и заглядываю, что новая, обкатывается еще.
В мае по экономии горючего Хрусталев оказался где-то в середине списка. Зато на первое место вышел Синев.
Ночью, вскоре после отбоя, Хрусталев со своей кровати шепнул брату:
— Не спишь, Миша?
— Наработался за день, а сон не идет.
— Теперь ты должен делиться своим опытом, экономия у тебя такая, что даже командир роты удивился.
— Я и сам растерялся от такого успеха.
— А ты, Миша, не теряйся, старался ведь… Размах у тебя широкий. — Григорий улыбнулся с прищуром, чего Михаил в темноте не видел, и повернулся на другой бок.
«Почему размах у меня широкий?» — удивился Синев последним словам Хрусталева, но разговор продолжать не стал, решив завтра расспросить брата об этом. Сон отгоняли роившиеся мысли о сегодняшнем общем собрании роты, где подводились итоги работы водителей за май. Из всех подробностей выдвигалась одна — слова командира роты о его успехе. Он сказал: «Такой экономии горючего, как у Синева, за всю историю роты не добивался ни один водитель». Лестно, а почему-то не радует… Он еще некоторое время не спал, ворочался в постели. Припомнилось вчерашнее письмо тетке. Сообщил, что за Гришу она может не беспокоиться, служба идет хорошо, и он, Михаил, помогает ему во всем.
Утром Синев пришел в парк раньше всех. Первым делом достал из кузова пустую канистру. Открыл бак своей машины, вставил в горловину резиновую трубку. Отлив литров десять бензина, направился к машине Григория.
«Последний раз долью ему десяток литров, а там и сам научится экономить — машина у него теперь новая», — думал он, открывая бак его машины. Он уже собрался перелить бензин в бак машины брата, но вдруг услышал слева его насмешливый голос:
— Передовика из меня делаешь?
Руки дрогнули, бензин разлился по верху бака. Вышедший из-за соседней машины Григорий, закрывая свой бак, сердито говорил:
— Раздариваешь?.. Еще в марте я заметил неладное с моей экономией, стал замерять бензин после рейса и понял, что кто-то подливает мне горючее. Потом тебя приметил за этим занятием, но пока молчал. — Он говорил сердито, а заметив растерянность и смущение Михаила, смягчил тон, даже улыбнулся, шутливо толкнул его кулаком в бок и спросил: — Много распылил бензина?
— Помочь тебе хотел.
— Нет ты скажи: много долил мне?
— Литров семьдесят… Было у меня десять рублей, покупал в бензоколонке для тебя, подливал в твой бак понемногу, по-родственному.
— А я тебе обратно перекачал литров пятьдесят, особенно в прошлом месяце… Не по-родственному, а так…
— Мне? — растерянно спросил Синев. — Зачем?
— Не хотел липовым передовиком быть. А ты сам себя наказал, таким же передовиком стал. — Григорий озорно улыбнулся. — Короче говоря, Миша, ты метнул в меня бумеранг, от него и сам пострадал.
Синев стоял с канистрой в руках, смотрел на Григория с высоты своего большого роста и в эту минуту чувствовал себя на голову ниже его.
Григорий влез в кабину своей машины, завел двигатель. Некоторое время прислушивался к его работе, щурясь от мягких лучей утреннего солнца, обливших капот его машины, потом выглянул из кабины, широко улыбнулся:
— Денек-то какой! Едем, Миша.
Подъем
На заснеженном пригорке, с которого хорошо просматривалось поле танкодрома, стояли механики-водители. Они только что сами водили танки и теперь с интересом наблюдали, как выполняют упражнения их товарищи. Изредка обменивались замечаниями: то радовались успехам сослуживца, то огорчались за плохо взятое препятствие.
По танкодрому медленно шел танк. Нетрудно было определить, что его ведет неопытная рука.
— Как молоко везет, — съязвил ефрейтор Воронкин. — Боится взболтать.
— Зачем так говоришь? — остановил его стоявший рядом младший сержант Садык Сатпаев. — Совсем плохо говоришь.
— Почему же, Садык, плохо? Правду говорю…
— Плохой твой правда! — горячится Сатпаев. Подвижный, коренастый, он сердито смотрел снизу вверх на усмехающегося Воронкина, с трудом подбирая в минуты волнения нужные русские слова. — Видишь, кто водит? Мохов водит. Молодой. Практики у него мало-мало.
— А пусть не садится за рычаги, если не умеет, — не унимался Воронкин. — Вот посмотри, как он завалится в сугроб… Так… Так… — И как бы в подтверждение его слов машина Мохова действительно села днищем на сугроб.
Воронкин с победоносным видом оглядел танкистов.
— Ну, вот, извольте! Засел, как муха в патоку. На болоте утопил бы танк до башни!
— А ты сразу стал механиком-водителем? — спросил кто-то.
