Соль на нашей коже - [57]

Его двоюродный брат Йун из Дуарнене, где лов лангустов испокон веку является семейной традицией, открыл это золотое дно несколько лет назад и с тех пор ловил там, а стало быть, и жил. Но, получив в результате неудачного падения на корабле тяжелую черепную травму, он так и не оправился и был вынужден предложить такому же бродяге пирату разрабатывать дальше эту жилу. Мало кто согласился бы, но Лозерека всегда манило невозможное. Ему представился случай вновь пережить сильные ощущения своей молодости и закончить карьеру красиво. А также, может быть, воздвигнуть еще одну преграду между ним и мной. Не в силах совладать со своим чувством, он увеличивал разделявшее нас расстояние. У него появился новый повод наказывать себя: у его жены Мари-Жозе обнаружили рак и она тоже перенесла операцию. Ей «все вырезали», как заявляла она не без вызова, должно быть с горечью осознавая печальную истину, заключавшуюся в слове «все»: единственным ее предназначением было производить потомство. Но то, что осталось, все еще было законной супругой Лозерека, и его мучило растущее чувство вины.

У меня же наконец вышла книга о медицине и женщинах. Три года мы с Франсуа писали ее, не отрываясь при этом и от нашей текущей работы; три года напряженного труда, по завершении которого мы оба вдруг ощутили странную пустоту. Поначалу мы думали, что дело в свободном времени, которым мы не знали, как распорядиться, но мало-помалу нам открылась истина: не работы нам недоставало, а почти постоянного присутствия друг друга; оно стало нам просто необходимо за эти годы. Единственный выход напрашивался сам собой: жить под одной крышей! Это было реально, поскольку Франсуа был теперь один: Люс, его жена, умерла, оставив ему пятнадцатилетнюю дочь. Он разрывался между своими роженицами, преподавательской работой и воспитанием девочки в трудном возрасте и очень горевал о жене – она была замечательной женщиной и он ее по-настоящему любил.

Есть своя прелесть в том, чтобы сойтись по нежной привязанности уже после того, как испробовали и «любовь на всю жизнь», окончившуюся разводом, и страсть, именуемую «плотской». На нынешнем этапе любовь – это все, и в то же время далеко не все! Эта абсурдная формулировка очень хорошо отражала ту смесь эйфории и легкомыслия, которая определила наше решение пожениться. У меня не было ощущения, что я круто меняю свою жизнь или серьезно рискую: в каком-то смысле Франсуа всегда был членом семьи, теперь он просто вошел в нее официально. Мы были на волосок от того, чтобы всерьез влюбиться друг в друга, добрый десяток раз за годы нашего знакомства, но всякий раз чуть-чуть не совпадали. В пятидесятом я едва не вышла за него замуж, но ему пришлось прервать учебу на медицинском факультете и уехать в горный санаторий в Сент-Илер-дю-Туве, где он пробыл два года. Когда он вернулся, я уже была женой Жан-Кристофа. Когда я развелась, он только что женился на Люс. А когда пять лет спустя Люс хотела уйти от него, я жила с Сиднеем в Соединенных Штатах!

На этот раз наконец мы оба были одиноки, свободны и здоровы – такой случай нельзя было упускать. Если бы я вышла за Франсуа в двадцать лет, Лозерек наверняка ушел бы навсегда если не из моей памяти, то из жизни. Жан-Кристоф никогда не использовал в полную силу мою способность любить, и место, отведенное в моем сердце воспоминаниям юности, осталось неприкосновенным. Так иные мужчины своими руками стелют постель соперникам.

Франсуа, кроме того, был редким человеком – из тех людей, что наделены большими талантами, которым жизнь не дает развернуться. У него имелись все задатки, чтобы стать выдающимся ученым, прекрасным поэтом, неплохим художником, одаренным пианистом, неотразимым соблазнителем, все это в нем было, но какие-то мелкие слабости в характере или просто стечение обстоятельств помешали ему достичь настоящего успеха. Впрочем, он к этому и не стремился.

Он был удивительно привлекателен, хотя по-настоящему красивым его нельзя было назвать, и обладал врожденным обаянием и вкусом, разбавленными капелькой рассеянности и застенчивости, достаточной для того, чтобы можно было простить ему его многочисленные таланты – в юности его даже прозвали «Жаном, упавшим с Луны».[34] Надо сказать, что юным он так и остался, хотя ему перевалило за пятьдесят и он немало пережил. Он умел радоваться всему: младенцам, которым без устали помогал рождаться, так, будто каждый заключал в себе целый мир, своим друзьям, своей дочери Мари, путешествиям, музыке и, наконец, нашему браку, потому что это казалось ему в порядке вещей, и вообще мир, по его мнению, несмотря на болезни и смерть, был устроен прекрасно. Он любил жизнь, но он любил также и людей, что встречается реже. Ему нравилось даже мое приключение с Лозереком, которого он называл «капитан Альбатрос» – был такой в «Розовой библиотеке» нашего детства. Сам он, правда, предпочитал «Зеленую».[35]

Карту, что дал мне Гавейн, уезжая, я повесила на стену в своем кабинете, и всякий раз, когда смотрела на кораблик, нарисованный аккуратно и четко, как все, что он делал, – с грузовой стрелой, бизань-мачтой и крошечным парусом, – у меня сжималось сердце. Мой альбатрос затерялся где-то там со своей командой из восьми человек и со своими вершами – их было семьсот, и все надо было каждый день вытягивать, опорожнять, вновь заправлять наживкой и забрасывать на снастях длиной от сорока до восьмидесяти метров на дно, где кишели спруты и гигантские мурены, посреди океана, на высоких волнах, которые катятся на этих широтах вокруг всего земного шара, не встречая на пути никаких препятствий. Так по крайней мере я это себе воображала по книгам мореплавателей об этих полных опасностей краях и по выдержкам из вахтенного журнала – он регулярно присылал их мне.