Соль - [60]
Тот вздыхает, садится в постели, берет пачку сигарет с ночного столика. Фабрис откидывает простыню и показывает свои тощие ляжки, выпирающие кости на бедре. Он щиплет кожу на животе:
— Скажи, тебе хочется трогать меня, трахать меня?
Жонас не может смотреть на это исхудавшее тело, снова играть в эту игру, ему слишком больно. Они молча курят. Вдруг Фабрис бросает свой окурок в стакан с водой и говорит:
— Знаешь что? Все кончено.
— Что кончено?
— Мы с тобой, давай на этом закончим.
Он вскакивает с постели, поднимает с пола свои трусы, натягивает брюки.
— Ты сам не знаешь, что говоришь. Ложись, два часа ночи, — умоляет Жонас.
Фабрис надевает футболку, прикрывая впалую грудь:
— Нет, нет, наоборот, я все понимаю! Абсолютно, исключительно все понимаю. Смешно думать, что так может продолжаться, что ты будешь продолжать любить меня, а я продолжать уходить, и мы никогда не посмотрим правде в лицо. Можешь ты мне сказать, ты, куда мы катимся? Что ты делаешь со мной, черт побери?
Он возбужден и бледен, на шее вздулась жилка.
— Ну… я люблю тебя, — говорит Жонас, — это очень просто, я думаю.
— Так знай же, что я презираю эту любовь, донельзя глупую, донельзя абсурдную, эту любовь, которая даже не способна меня вылечить, никому не нужную, заставляющую меня держать тебя пленником в этой постели и говорить себе, что нет, я тебе не противен. От этой любви ты слепнешь и глупеешь. А я каждую секунду думаю, что полон этого яда. Я гнию изнутри и нежусь в твоих объятиях, когда у тебя вся жизнь впереди.
Фабрис надевает куртку и джинсы. Жонас хочет что-то сказать, но он кидается к нему и закрывает рот рукой. Жонас вырывается, но Фабрис на диво сильный, и он прекращает сопротивляться, не то они, чего доброго, подерутся.
— Молчи, — просит Фабрис, — только не говори ничего, если твои чувства ко мне и вправду таковы, как ты уверяешь, молчи.
Он убирает руку, и горло Жонаса сжимается так, что он вряд ли сможет произнести хоть слово.
— Все это кажется нам очень драматичным, но, в сущности, знаешь, ничего подобного. Мы сами раздуваем себе драмы из пустяков. Это все склонность человека к трагедии. Жонас, я хочу, чтобы мы вспоминали не этот вечер, но все другие, что были раньше. Те, когда мы любили друг друга, отчаянно любили. Часы чистого счастья. А теперь, я знаю, эти часы миновали. Впереди только неудачи, безнадега, компромиссы, так что надо суметь остановиться сейчас, в лучший момент, чтобы не испортить всего остального.
— Иди на хер, — цедит сквозь зубы Жонас.
Фабрис улыбается, наклонившись, целует его в лоб, в правый висок, в скулу, в нос, в подбородок, в губы, в ямку на шее, выпрямляется и уходит. На неуловимо короткий миг задерживается в дверях и замирает в лиловой тени, но не различить черт его лица, повернутого к кровати. Оставшись один, Жонас курит и думает, что Фабрис вернется. Ему все равно без него не обойтись. Он у него в руках, Жонас уверен. Но слова звучат эхом в его голове, и поцелуи горят на коже лаской, дарящей истому.
Луиза ныряет в сырой утренний холод. Мать закрывает дверь кухни, наматывает на шею дочери шерстяной шарф. Луиза ощущает прикосновение шершавой кожи ее пальцев.
— Зима будет ранняя, — говорит мать.
Октябрьское небо бледное, чистое, ночной туман еще лежит на низкой траве, покрытой инеем. Она любит этот край, окрестности фермы, долины и луга, где пасутся стада, и шкуры животных покрыты утром росой под аспидным небом, откуда свет падает вязью, играя на полях. И маленькие серые фермы, застывшие между полями. Крыша, покрытая изморосью, искрится, будто ледяная. Шаги Луизы и матери похрустывают, замерзшая грязь и травинки гнутся и ломаются, башмаки намокают. Отец уже в поле; они останавливаются на минутку посмотреть на него и мула вдалеке, в густом тумане, где исходит паром распаханная земля. Они машут друг другу.
В хлеву один из братьев сыплет козам корм. Собаки лают, бегают по двору, разбрасывая грязь, прыгают на них, пачкают им платья. Мать открывает курятник, где куры расправляют крылья, теснятся у кормушек. Луиза глубоко вдыхает. Ей нравится это раннее утро в Севеннах: сонная ферма, запах дыхания животных, хриплое пение петуха и лай собак, шорох зерна в железной кормушке. Она долго думала, что на свете нет ничего, кроме этих каменистых холмов, остывающих утром углей в печи и запаха золы, тесного мирка семьи. Вселенная была этим миром, суровым, примитивным, этой буколической деревней. Через годы после войны она стала мечтать о другом, о просторе; ей ли уподобляться матери, которая всю жизнь хлопочет в курятнике, ноги в помете, красивое лицо растрескалось, как камни, от зимних морозов.
Сет — она только название слышала краем уха, но ей кажется, что нет ничего желаннее этой жизни, хоть она и ничего о ней не знает, этого моря, на которое она хочет променять бесконечные виноградники, луга горделивых подсолнухов и поля спелой пшеницы. Там, думает она, в кипении порта, где суда отчаливают и возвращаются с триумфом, ждет другая жизнь, полная приключений и неожиданностей, там сбываются безумные мечты. Луиза глубоко вдыхает и принимает решение: она уедет, увидит море, ощутит наконец вкус соли на губах, и все исполнится. Ей нравится холод на ее коже, незыблемый порядок утреннего ритуала на ферме.
Грязная земля прилипает к ботинкам, в воздухе животный запах фермы, владеет которой почти век одна семья. Если вы находитесь близко к природе, то становитесь человечнее и начинаете лучше ее понимать. Но может случиться и другое – вы можете одичать, разучиться чувствовать, очерстветь. Как члены этой самой семьи, которые так погрязли в ненависти, жестокости не только друг к другу, но и к животным, что движутся к неминуемому разрушению. Большой роман о дрейфе человечества. Парадокс его в том, что люди, которые стремятся всеми силами доминировать над природой, в этой беспощадной борьбе раскрывают всю свою дикость и зверство.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.