Соль - [36]
— Однажды, — сказала мать, — я была в спальне, и ты села ко мне на кровать. Ты посмотрела на меня и сказала громко и отчетливо, что ты меня не любишь, со всей убежденностью, на какую была способна. Ты сидела, упершись кулачками в перину, и ждала моего ответа. Ты хотела сделать мне больно, ожидала, что я стану тебя умолять любить меня хоть немного. Я ответила тебе, что ты и не обязана меня любить, зато я буду любить тебя, что бы ни случилось. Что ты останешься моей девочкой. Ты была вне себя, что не смогла меня задеть, и выбежала из спальни.
— Я помню, что пережила эту сцену с Леа, когда для нее существовал только Матье.
Ощущение, которое испытала Фанни тогда, как будто рассеялось, оставив в ее сознании лишь легкий осадок печали.
— А если я скажу тебе сегодня, что не люблю тебя? Что никогда тебя не любила? Не смогла полюбить?
Луиза провела рукой по щеке Фанни. От ее кожи пахло чесноком, лавровым листом и одеколоном. Пурпурные вены сбегали по предплечьям, обвивая хрупкие косточки.
— Я отвечу тебе, наверно, то же, что сказала в тот день. Ты останешься моей девочкой, что бы ни случилось.
Теперь она улыбалась, и вдруг оказалось, что их история не имеет значения: были только они вдвоем, словно парящие в нетях, где ничто не в счет, кроме этой эфемерной близости. Луиза хотела покаяться в том, что не дотянула до того, чего ждала от нее Фанни. Но Фанни подумала, что пришло время рухнуть защитным барьерам. Зародившееся в ней сомнение насчет матери было началом новой жизни: неужели Фанни всегда будет преследовать это прошлое, глухое, пагубное, тень ее отца? Надо было все принять, все простить, даже то, чего она о Луизе не знала. Простить и Армана, и смерть Леа. Она почувствовала, что может, впервые в жизни, освободиться от дочери, от ее одежды в шкафах, закрыть альбомы с фотографиями. Ей это было даже — теперь она чувствовала — необходимо. Отпустить, отрешиться от Леа, благодаря Луизе, тому, что та с детства привила Фанни. Она взяла лицо матери в ладони, ощутила просевшую под пальцами кожу, невидимый пушок, каждую шероховатость этого кожного покрова и кости черепа под ним. Фанни не сжимала, но в своих ладонях она держала мать всю целиком, сознавая, что и она в свой черед уйдет. Фанни приблизила губы ко лбу, скулам, щекам Луизы. Страстно поцеловала закрытые глаза, крылья носа, подбородок и губы матери. Она целовала ее как любовница, смакуя соль ее пота на висках, вкус ее слюны между губ, которых ошеломленная Луиза не разжимала. На первом этаже зазвонил телефон. Они пропустили несколько звонков, но близость была нарушена, и Луиза сказала срывающимся голосом:
— Надо подойти.
Она встала с чувством, будто выпрастывается из постели, вновь погружаясь в действительность дома и предстоящего ужина. Отойдя на почтительное расстояние от дочери, она прислонилась к стене, чтобы перевести дыхание. Голова гудела, в глазах мелькало в ритме лихорадочного пульса. Луиза почувствовала себя освобожденной ртом, которым прикоснулась к ней Фанни. Этот рот, жадный, безумный, высосал желчь, снял с нее бремя. Фанни услышала шаги матери на лестнице, потом ее голос, не различая слов. Они обе, она это знала, только что пережили последний момент общности, и скоро она тоже встанет, покинет эту комнату, где не останется ничего, только пустота, бледный свет на покрывале, отпечаток их тел. Луиза вспомнит об этом, заправляя постель, потом, позже, когда будет входить в комнату. Их слова будут назойливо звучать у нее в ушах еще долго. Какая разница, что здесь произошло, подумала Фанни, надо смириться. Она услышала, как Луиза положила трубку, села на кровати, окинула взглядом комнату — и вышла. Внизу лестницы Луиза стояла неподвижно, держась рукой за грудь.
— Это был твой брат, — сказала она, — Альбен. Он не придет сегодня вечером.
Есть своя динамика, своя жизнь у прошлого. Одни воспоминания рождают другие, и из этих кровосмесительных союзов вырастают небылицы.
Солнце палило без различия кожу, камни, блестящую поверхность канала, сгущая и электризуя воздух. Все казалось неосязаемым, словно виделось сквозь толщу необработанного стекла. Недвижимое и живое сливались в смутную гризайль для того, кто не пытался сфокусировать свое внимание. Жонас шел тяжело, потому что мысль об ужине вновь не давала ему покоя, и было такое чувство, будто он тащит по городу непосильный груз. Ткань его рубашки, промокшая от пота, местами казалась серой и липла к коже. Затылок покраснел. Солнце стекало по нему, как по фасадам. Дрожь пробегала порой вокруг, по коже шеи. Он не был уверен, что хочет пообедать в обществе Нади. Как дурной сон может окрасить утро смутным страхом, так и у Жонаса осталось послевкусие от его воспоминаний.
Они условились встретиться на площади Аристида Бриана, и Жонас, усевшись на скамейку, пробегал взглядом накатывающие волны прохожих, но не находил в них Надю. Свет падал клочьями сквозь ветви деревьев, играл на крыше музыкального киоска, змеился вокруг столбов. Поодаль, на детской площадке, окруженной синтетическим газоном, несколько детей без особого рвения карабкались на железные стойки в желто-зеленую полоску. Скрипела карусель в запахе жареных колбасок из соседней палатки. Возле кустов терна и пальм на краю площади свидетель Иеговы пытался привлечь внимание прохожих плакатом:
Грязная земля прилипает к ботинкам, в воздухе животный запах фермы, владеет которой почти век одна семья. Если вы находитесь близко к природе, то становитесь человечнее и начинаете лучше ее понимать. Но может случиться и другое – вы можете одичать, разучиться чувствовать, очерстветь. Как члены этой самой семьи, которые так погрязли в ненависти, жестокости не только друг к другу, но и к животным, что движутся к неминуемому разрушению. Большой роман о дрейфе человечества. Парадокс его в том, что люди, которые стремятся всеми силами доминировать над природой, в этой беспощадной борьбе раскрывают всю свою дикость и зверство.
Нить, соединяющая прошлое и будущее, жизнь и смерть, настоящее и вымышленное истончилась. Неожиданно стали выдавать свое присутствие призраки, до этого прятавшиеся по углам, обретали лица сущности, позволил увидеть себя крысиный король. Доступно ли подобное живым? Наш герой задумался об этом слишком поздно. Тьма призвала его к себе, и он не смел отказать ей. Мрачная и затягивающая история Ширин Шафиевой, лауреата «Русской премии», автора романа «Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу».Говорят, что того, кто уснет под инжиром, утащат черти.
Повесть «Река Лажа» вошла в длинный список премии «Дебют» в номинации «Крупная проза» (2015).
Написанная под впечатлением от событий на юго-востоке Украины, повесть «Мальчики» — это попытка представить «народную республику», где к власти пришла гуманитарная молодежь: блоггеры, экологические активисты и рекламщики создают свой «новый мир» и своего «нового человека», оглядываясь как на опыт Великой французской революции, так и на русскую религиозную философию. Повесть вошла в Длинный список премии «Национальный бестселлер» 2019 года.
Тревожные тексты автора, собранные воедино, которые есть, но которые постоянно уходили на седьмой план.
Автор, офицер запаса, в иронической форме, рассказывает, как главный герой, возможно, известный читателям по рассказам «Твокер», после всевозможных перипетий, вызванных распадом Союза, становится офицером внутренних войск РФ и, в должности командира батальона в 1995-96-х годах, попадает в командировку на Северный Кавказ. Действие романа происходит в 90-х годах прошлого века. Роман рассчитан на военную аудиторию. Эта книга для тех, кто служил в армии, служит в ней или только собирается.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».