Сокрушение тьмы - [30]

На Залывина и без того смотрели с уважением, а тут стали восторгаться, подхваливать и заставили покраснеть.

— Да ну вас, — сказал он, угнув голову, и достал торопливо прорезиненный с алой изнанкой кисет, подаренный ему Бакшановым, стал закуривать. Натрусил махорки в полоску бумаги, не глядя передал кому-то в протянутую руку трофейный кошель, неожиданно сказал: — Не меня бы, а вот его в учбат определить, — и ткнул полусвернутой цигаркой в сторону друга.

— А я там чего забыл? — покосился на него Бакшанов.

— Может, и ничего, а тебя за голос поберечь надо.

Внимательный взгляд Макарова остановился на Бакшанове.

— За голос?

— Да, товарищ подполковник. У него редкие способности. Его бы в ансамбль направить надо.

— Почему слышать не приходилось?

И вдруг вспомнил! Вечер, красноватая мглистость, разлившаяся за окнами дома, тихий и какой-то даже молитвенный стук настенных часов в квартире, а затем легкий и в то же время торопливый скрип двери и взволнованный голос жены:

— Саша! Ты где? Иди скорее, послушай…

Она схватила его за руку и, ничего не понимающего, где слушать и что слушать, потащила на открытую веранду, выходившую в глухой, заброшенный сад.

И он услышал чей-то далекий, сильный тенор. Кто-то пел арию Надира. Здесь, в глуши, такой голос? Кто бы мог?

Он хорошо помнил эту арию в исполнении Лемешева и даже считал, что никто другой исполнить лучше ее не сможет, но и этот певец пел свободно, легко, как профессионал. Голос долетал снизу, с берега канала, оттуда, где росли возле шлюзов тополя.

Жена долго не хотела уходить с веранды, и он с трудом уговорил ее войти в дом, потому что стояла весна и вечером было прохладно. Она думала, что это пел кто-то из его солдат, он обещал выяснить, но сам в это предположение не верил. Потому-то и не выполнил обещание. Она спрашивала еще один или два раза, а потом так все и забылось.

Теперь он недоверчиво и настороженно глядел в красивое лицо Бакшанова.

— Спой, — повелительно сказал Макаров. — Спой арию Надира.

Ничего не ответив, Бакшанов поднялся, подошел к ближайшей сосне, обнял ее шероховатый ствол, и все увидели, как лицо его мертвенно побледнело.

В сиянье ночи лунной

Ее я увидал…

Он пел без всякого напряжения, казалось, одним дыханием, одинаково свободно владея и низкими, и самыми высокими тонами. И слова, и мелодия — все было созвучно с безжизненным светом луны и таинством белой ночи, шумевшими под ветром вершинами раскачивающихся сосен.

Ночь чистых наслаждений,

Блаженство без конца!..

Макаров слушал пораженный, но тут его неожиданно тронул за плечо Боголюб:

— Товарищ гвардии подполковник, вас срочно просит замполит. Сейчас прибудет командир дивизии.

Виндушев приехал с немногими сопровождающими. Он вышел из «виллиса» и, слегка сутулясь, стал взбираться по настилу в дом.

Офицеры штаба, комбаты, командиры спецподразделений — все уже были в сборе. Всем было понятно, что в столь поздний час по какой-нибудь безделице высокое начальство не приезжает; и тем не менее никому — ни начальнику штаба Щепетову, ни замполиту Лежневу, ни Розанову, ни другим офицерам, ни даже самому Макарову — не хотелось верить, что комдив прервет короткую передышку полка и снова прикажет выдвинуть его на передний рубеж.

Едва адъютант Виндушева, забежав вперед, распахнул дверь, все офицеры разом поднялись со своих мест; Макаров, не глядя на них, подал команду «смирно» и, ступив несколько шагов по просторной избе навстречу комдиву, отдал короткий рапорт.

— Садитесь, товарищи офицеры, — сказал комдив, но никто не сел, наоборот, придвинули свои скамейки и табуретки к столу, приглашая сесть полковника и других офицеров, прибывших с ним. Комдиву предложили массивное кресло с высокой спинкой, сплошь покрытой причудливой резьбой, с подлокотниками, увенчанными искусно вырезанными медвежьими головами — символ семейной власти.

Виндушев легонько хлопнул ладонью по спинке кресла.

— Хм, хотите не хотите, а перед вами произведение искусства.

— Это хозяйский трон, товарищ гвардии полковник, — весело сказал Лежнев.

Но комдив по этому поводу ограничился лишь спокойным замечанием:

— Типичный символ домостроевщины. — Сел, слегка сгорбившись, положив на стол коричневые кисти рук со сцепленными в замок пальцами. — Вот что, товарищи офицеры! — сказал он. — Получен приказ: выдвинуться на переднюю линию. Отдыхать будем после, когда выведем Финляндию из войны. А время это уже не за горами.

— Зато за Медвежьими Воротами, — усмехнулся Макаров.

Комдив кивнул:

— Пожалуй. Так вот, сегодня, точнее, уже завтра в два ноль-ноль вашему полку приказываю выйти на линию первого эшелона и подменить на участке Медвежьих Ворот сменившую вас бригаду. Могу сказать: бригада понесла большие потери. И вообще, обстановка на нашем направлении весьма тяжелая. Сейчас командованием фронта принят ряд мер для успешного прорыва этой новой полосы неприятельских укреплений. Прорыв намечен на десять утра. Какие будут вопросы, товарищи офицеры?

На подоконнике шевельнулся Розанов. Виндушев, не поворачивая головы, вопросительно глянул на него:

— Я вас слушаю, подполковник!

— У меня нет вопросов, — сухо сказал Розанов, как всегда подчеркивая этой сухостью свою независимость. — Но неужели, учитывая, что наш участок особенно тяжелый, нельзя было выделить нам хотя бы несколько танков из 29-й бригады?