Сокрушение тьмы - [26]

Бас Волгина загудел еще громче, и многие теперь обратили на него внимание.

— Да пойми ты, — говорил он, — возникновение нацизма в условиях стремления империалистов к новому переделу мира просто неизбежно. Не пришел бы к власти Гитлер, пришел бы другой, не менее кровожадный монстр. Это закономерно…

Теперь их слушали все.

— Но ты же не можешь отрицать, что наш строй особенно не по нутру всем этим гитлерам? Мы у них постоянное бревно в глазу, — продолжал спорить Переверзев.

— Верно, — неожиданно вмешался Григорович. — Для империализма, изживающегося себя в условиях внутренних социальных противоречий, просто необходим новый порядок, вместе с ним и сфера новых влияний, сфера жизненных интересов, завоевание чужих земель. Короче, новый передел мира.

Возьмите для примера ту же Финляндию. Ведь конфликт с нею назревал давно. Финская реакция неоднократно организовывала на нас нападения — и в период интервенции Антанты, и гораздо позже. Но мы всегда помнили, что ее недружелюбие было порождено вековым гнетом царского самодержавия, и поэтому надеялись: рано или поздно она поймет, что теперь нам нечего с нею делить. Вспомните Ленина. Он же лично вручил представителям финского правительства декрет о самоопределении. Ну а что касается будущих отношений, я полагаю, после войны мы найдем общий язык с финнами. Поймут они, что мы действительно не посягаем на их суверенитет. Так же, очевидно, поймете вы, что спорить вам со мной нет повода…

По одобрительным улыбкам слушающих было видно, что рассуждения командира роты понравились им и понравилось еще и то, что Григорович поставил на место именно Розанова, всегда любившего придраться к слову. Макаров же — тот просто не любил пустого фразерства по серьезным вопросам. Розанов, сам будучи военным, должен был бы понимать это. Отбрили — и поделом.

13

К исходу дня положение на передовой продолжало оставаться тяжелым. Макаров, задержавшись с Григоровичем и Лежневым на обеде, поделился соображениями, что в любое время из штаба дивизии может прийти приказ выступить на передний край. Григорович, уяснив обстановку, подтвердил эту мысль. По его соображениям, следовало бы заранее на всякий случай подробнее разузнать о характере прилегающих к Медвежьим Воротам болот, а если возможно, то выведать у местных жителей, нет ли где тайных троп, ведущих в глубокий тыл финнов. Но под рукой был всего лишь один человек — хозяин дома, который, даже если бы и знал тропы, вряд ли захотел бы их показать. Тем не менее они решили все-таки поговорить сперва с Койвуненом, а затем и со стариком. Макаров велел Боголюбу пригласить переводчика. Лейтенант вошел в комнату.

— Проходите, Койвунен, — сказал Макаров, приглашая его кивком головы сесть за стол напротив себя. — Прежде всего, спасибо вам за отменно приготовленных сигов. Великолепное блюдо.

Карелы — народ сдержанный, лишних слов не любят. Койвунен молча принял благодарность. Светлые глаза его спокойно смотрели на командира полка.

— Лейтенант, — сказал Макаров. — Вы знаете здешние места?

— Нет, товарищ подполковник. Бывать именно здесь ни разу не приходилось, — ответил Койвунен ровным, без всяких оттенков голосом.

— Важно узнать, товарищ Койвунен, нет ли через топи к сопкам каких-нибудь троп? — сказал Григорович.

И только теперь Койвунен посмотрел на него, на Лежнева и пожал плечами:

— Об этом может знать старик, хозяин дома, но он не скажет.

— Попробуем, — предложил Лежнев.

Антон Боголюб, сидевший в прихожей, сразу появился в дверях.

— Антоша, хозяина.

— Есть хозяина!

Старика он нашел в одной из клетушек верхнего сарая, куда тот перебрался, когда дом был занят под штаб. С совершенно седой головой и седыми усами, маленький, высохший, мрачный, хозяин сидел на бумажном матраце, брошенном в угол, хлебал из алюминиевой чашки тюрю.

— Дедушка, вас просит командир.

Тот продолжал хлебать, даже не повернув головы, только едва скосил глаза, немые и равнодушные. Деревянная, с толстым квадратным черенком ложка неторопливо совершала свой путь туда и обратно.

Боголюб подождал немного, потом вынужден был сделать внушительный жест.

— Ком! — добавил он по-немецки, почему-то решив, что старик обязательно должен знать немецкий.

Старик вздохнул, как будто глубоко был убежден в ненужности всего, что не было связано с его темной каморкой, с его хлебовом и увесистой деревянной ложкой, бросил в сторону Боголюба все тот же немой, равнодушный взгляд и, поставив на матрац чашку, вытер рукавом усы. Несмотря на свои, должно быть, немалые годы, поднялся он без усилий, свободно, совсем не по-стариковски. И шел тоже — впереди Боголюба — прямо, легко переступая обутыми в сыромятные постолы ногами.

В комнате ему предложили скамейку, и он сел, ко всему безучастный. Чтобы как-то расположить хозяина, Макаров не стал сразу задавать ему те вопросы, которые интересовали его и других.

— Скажите ему, Койвунен, — попросил он, поднявшись и отойдя к окну. — Скажите, я хочу с ним поговорить. Только не спутайте в переводе: не допросить, а поговорить.

Койвунен улыбнулся, а старик удостоил Макарова всего лишь мимолетным взглядом.

— Он, товарищ гвардии подполковник, — притушив улыбку, сказал Койвунен, — знает русский язык.