Сокрушение тьмы - [16]

Солдаты тоже было вскочили, но женщина успокаивающе махнула рукой:

— Отдыхайте, товарищи бойцы. Отдыхайте.

В группе сопровождающих Бакшанов увидел командира санроты полковника Андреева, двух фельдшеров, среди которых была Валя Сердюк. И еще одну сразу приметил — сержанта санбата Зиночку, с которой ему однажды довелось познакомиться в госпитале. Прошлой зимой он схватил воспаление легких, и его отправили в госпиталь. Там, в стационаре, он пролежал полмесяца и, выздоравливая, свел своими романсами с ума всех девчонок из медперсонала, в том числе и Зиночку. Зиночка глядела сейчас на Бакшанова во все глаза.

— С какого вы года? — продолжала меж тем интересоваться женщина.

— С двадцать пятого, товарищ полковник медицинской службы.

— А вы учились музыке, пению?

— Некогда было. Да и жил я в рабочем поселке на Урале. Вот в десятилетке только до февраля поучиться дали.

— Война, сержант, война, — с сочувствием сказала она. — Всем не дали что-то доделать, всем мечту оборвали. А голос у вас чудный! В ансамбль вам надо. Не хочу обещать, но, может быть, что-нибудь сделаю. Кстати, жалоб во взводе нет? Никто у вас не болен? На питание не жалуетесь?

— У нас все здоровы, товарищ полковник. — ответил Бакшанов. — А с питанием… выдают по наркомовской норме.

Распрощавшись с Бакшановым и пожелав ему и всему взводу скорой победы, женщина вышла опять на дорогу. Зиночка, улучив минутку, задержалась.

— Рада видеть тебя, — шепнула она Леньке. — Что же ты меня ни разу не навестил больше?

— Да ведь солдат над собой не волен.

— А я тебя еще долго ждала тогда. Вот, думала, приедешь, навестишь.

— Не мог, — виновато улыбнулся Бакшанов. — Не было случая. А кто эта женщина?

— Она, Леня, по поручению Военного совета обследует сейчас состояние работы в медсанбатах и госпиталях. У нее большие полномочия.

— Тю-фи-ии! — присвистнул пораженный Бакшанов.

В эту ночь он долго не мог уснуть.

Никто из них еще не знал, что вечером того же дня в Москве в честь войск Карельского фронта отгремел салют. В приказе Верховного Главнокомандующего говорилось:

«Войска Карельского фронта при поддержке с фланга судов Ладожской военной флотилии, перейдя в наступление севернее и восточнее Лодейного Поля, форсировали реку Свирь на всем фронте от Онежского озера до Ладожского озера, прорвали сильно укрепленную оборону противника и, продвинувшись вперед в течение трех дней наступательных боев от 20 до 30 километров, заняли более 200 населенных пунктов, среди которых Подпорожье, Свирьстрой, Вознесенье, Михайловская, Мегрозеро, Печная Сельга, Бережная, Микентьево.

В боях при форсировании реки Свирь и прорыве обороны противника отличились войска генерал-лейтенанта Миронова, полковника Блажевича, полковника Виндушева…»

9

После высадки 70-й морской стрелковой бригады в междуречье Тулоксы и Видлицы финны, оперативно подтянув войска, навалились на нее со всех сторон, пустив в ход авиацию, артиллерию и минометы. Мерецков, переговорив со Ставкой, приказал усилить плацдарм 3-й морской бригадой и при поддержке кораблей и авиации во что бы то ни стало удержать его до прихода основных сил 4-го стрелкового корпуса. На долю левого фланга 37-го гвардейского корпуса падало освобождение Олонца.

Полк Макарова подняли рано утром 25 июня. Пахло росой, лесом, свежестью трав, чуть приникших от обилия влаги. Четкие стежки от солдатских сапог и ботинок перекрещивались на мокрой траве. Солдаты не искали воды, чтобы умыться. Они приседали над кулигами невытоптанной травы, запускали в нее руки и мыли их прямо в росе, точь-в-точь как в озере или речке, а затем терли лицо и шею, покряхтывая, с наслаждением; многие, зная, что идут в бой, раздевались до пояса и на вымытое росой тело на всякий случай надевали чистые рубашки…

Потом их накормили, выстроили поротно и объявили приказ о наступлении на Олонец.

Когда уже перед городом полк развернулся в цепь, Бакшанов ощутил, как под скаткой шинели ему начал мешать панцирь. Вроде бы нигде и не жало, а было такое ощущение, будто под него попала сенная труха. Он взглянул на других. Они тоже поеживались.

Олонец — деревянный, рассыпанный вдоль реки Олонки город, охватывался войсками полукольцом. Местами в нем уже гремела перестрелка, особенно в районе пожарной каланчи, которая высоко поднималась над городом. Никто не знал, что неприятель, разгадав маневр наступающих, ночью спешно вывел из города основные войска, оставив в нем лишь небольшие заслоны.

Когда полк вошел в город, в нем было тихо. Убитые попадались редко. Бакшанов потом узнал, что они не оставляли трупов, отправляли в гробах в Финляндию. Но одного он увидел и в Олонце. Солдат был молод, может быть, чуть старше его, русый, узколицый, на тонких губах запеклась сукровица. Кепка с наушниками глубоко надвинута. Рядом валялись винтовочные гильзы, совсем как русские. Бакшанов лишь позже обратил внимание, что и винтовка-то у погибшего была русская, образца 1891 года.

Запомнился ему и свой. Он лежал неподалеку, упершись ребром панциря в приржавленный рельс. Бакшанов долго стоял над ним, глядя в мертвое лицо, но почему-то особенно поразил его уголок нательной рубашки под завернувшейся гимнастеркой: рубашка была совсем свежая, может быть надетая всего час-полтора назад…