Сокровища древнего кургана - [34]

— Что мой дядя Максим от страха сдался в плен или еще что там… Поняли?

Мы не знали, что ответить. Но то, что Аркадий Львович сказал, очень походило на Юркино предположение.

— Брось! — выкрикнул я, чтобы заглушить в себе эту мысль. — Ты брось! Идем к Ивану Саввичу, поговорим. Мало ли чего…

Детеныш не дослушал меня, повернулся и вышел. Мы с Пашкой переглянулись.

— Да, черт побери… Что скажешь?

— Брехня это, вот что!

Я тоже так думал, да толку что: кому от этого легче станет? Надо было как-то помогать Детенышу. В первую очередь поговорить бы с Иваном Саввичем, объяснить ему все.

Однако вскоре, так уж случилось, идти к председателю сельсовета необходимость отпала.

Глава двадцатая Она протянула мне руку

Мы идем по влажной и чуточку парной степи. Идем к Желтому кургану едва намеченной тропкой. Не я ли ее проложил?

Над нами разноголосо звенят жаворонки. А в травах весело, по-приятельски пересвистываются невидимые суслики.

Вчера прошел короткий, но шумный ливень. Это он обмыл небо, оживил степь и наполнил ее ликованием. Мы тоже радуемся. Радуемся всему: и жаворонкам, и сусликам, и этому голубому чистому небу, и ласковой степи, пахнущей разопревшим полынком. А я радуюсь еще и тому, что скоро, теперь уже очень скоро, Желтый курган, наконец, раскроет нам свою тайну.

Мы — это я, Эвка и Микрофоныч. Он в белой сетчатой безрукавке, на плече линялый брезентовый рюкзачок, на голове широкополая соломенная шляпа. Удивительно, но он нисколько не походил на учителя и тем более на моего грозного классного руководителя, от которого я столько вытерпел. Просто обыкновенный человек, еще совсем не старый, не сердитый, а добродушный, с карими чуть насмешливыми глазами.

Она в брюках, в белой кофточке и по-прежнему молчаливая и грустная. Я, конечно, понимаю почему: из-за Игоря. Все переживает, никак не может успокоиться.

Надо же было тогда этому болтуну Альке Карасину выложить все, как есть, Буланке. С того самого дня Эвку словно бы подменили: она почти не выходит вечером на улицу, не бывает в Доме культуры.

Игоря тоже не стало видно: стыдно, наверное, а может быть, просто не перед кем воображать и строить из себя героя. После нашей драки, вернее, после того как он измолотил меня ногами, почти все ребята отошли от него: такое у нас не прощают. Даже Пашка Клюня откололся. Верным остался только один Толян Рагозин.

Колька Денисов, когда узнал о драке и из-за чего она произошла, в тот же день унес из своей комнаты, где он жил вместе с Игорем, свою постель и теперь спит на сеновале.

Я иду рядом с Эвкой, искоса поглядываю на нее. О чем она думает? Мне вовсе не радостно, что у Эвки порвалась дружба с Игорем, хотя я так хотел этого. Мне просто обидно за Эвку и жалко ее.

— Ну где твой Желтый курган? — спросил Микрофоныч. — Мне, признаться, в этой стороне ни разу не привелось бывать — пустое место.

— Ничего не пустое, — с некоторой обидой ответил я. — Живет тут степь… А Желтый курган, вон он. Нет-нет, левее, бугорок такой…

Вскоре мы уже стояли вокруг развороченного кургана, на краю ямы.

Я ожидал, что Микрофоныч похвалит меня: ишь, скажет, молодец какой, столько повыбросал земли! Теперь, мол, нам предстоит совсем мало работы! Но он вдруг огорчился:

— Ну и наковырял ты тут! Разве можно так орудовать? Ты не раскопки вел, а колодец рыл. А вдруг эта твоя яма лишь краем захватит погребение или вовсе мимо пройдет? Как тогда? Еще один колодец рядом рыть?

Я стоял огорошенный и смущенный — вот так похвалил! А он продолжал доколачивать:

— Да если бы ты каким-то чудом и вышел прямо на погребение, все равно оно было бы потеряно для науки.

— Это почему же?!

— Да в такой тесноте да темени ты просто бы разрушил захоронение, разворочал бы его. Это, во-первых. А, во-вторых, раскопки без научного описания, без плана, теряют почти всю ценность.

Вот так на! Значит все, что было сделано, не только зря, но я к тому же еще едва не угробил захоронение. Я украдкой глянул на Эвку: почудилось, будто губы ее дрогнули в усмешке, мол, что же ты, Брыскин, так опростоволосился? Я еще раз взглянул, но она уже отвернулась и следила за Микрофонычем. Показалась мне эта ее усмешка или нет, только я расстроился еще сильнее. Эх, зря позвал ее сюда! Теперь вот оглядывайся на нее да нервничай: что она подумает, что скажет?

Микрофоныч рылся в своем рюкзачке, вынимая какие-то колышки, топорик, рулетку, клубок шпагата. Глядя, как весело он суетится, как бодро напевает, настроение у меня помаленьку улучшалось. Оно, наверное, стало бы совсем хорошим, если бы не Эвка.

Она вдруг спросила:

— Послушай, Костя, ты как-то говорил мне, что будто нашел тут какой-то старинный черепок? Помнишь? Еще обещался для музея что-то дать?

Я покраснел, замямлил:

— Ерунда… Обознался… Никакого, это самое, черепка…

— Здравствуйте! — воскликнула Эвка, удивленно уставясь на меня. — Как это обознался? Что же тогда было? Я не знал, что ответить.

— Да так, это самое… Чепуха. Какая-то кость.

— Что?! — вдруг вклинился в разговор Микрофоныч. — Кость?! Чья кость? Какой формы? Ты сохранил ее, надеюсь? Выхода не было.

— Нет, — едва выдавил я. — Выкинул… — И почувствовал, как сразу теряю всякое уважение в Эвкиных глазах.