Сокровища чистого разума - [7]

Они не участвовали в сделках, они обеспечивали их, получая небольшой процент с каждого цехина, что гулял в криминальных карманах, и они фактически являлись хребтом Омута.

Систему, созданную Умным Зумом и его коллегами, поняли. Систему оценили. И довольно быстро – всего за пару лет – внедрили по всему Герметикону.

Систему, основанную на честности.

Гарантированные Омутом сделки проходили без сучка и задоринки, но Бельгердейн не продемонстрировал свою связь с межзвёздным криминалом, и жадные менсалийцы сочли его законной добычей.

– Гкхм… – повторил Уру. И почти с грустью произнёс: – Полагаю, что никто.

– То есть я не смог заинтересовать вас своим изобретением? – печально осведомился каатианец.

– Как раз наоборот: мы крайне заинтересованы в твоих секретах, но платить за них не станем. – Клячик скрестил на груди руки и благодушно ощерился.

– Ты просто всё нам выложишь, – пообещал Лежан.

– Иначе мы будем тебя пытать.

– И ты всё равно выложишь все подробности.

– Решили меня кинуть?

– Пулемёт разряжен, – с гадливой усмешечкой напомнил Лежан. – Мы видели, как закончилась лента.

Два или три боевика коротко и весело гыкнули, но даже шагу не сделали в направлении подавленного изобретателя. Во-первых, не велено. Во-вторых, они чувствовали себя хозяевами положения: страшный «Бельгер» молчит, поляна окружена, каатианец один, и если хочет выжить, то примет менсалийские условия. Те условия, которые на предварительной встрече торговцам озвучил Клячик: полгода рабства – за это время он расскажет всё, что знает, – после чего, возможно, щедрая премия в десять цехинов и билет прочь.

– Извини, парень, ты просто не рассчитал, с кем имеешь дело, – почти добродушно произносит Уру.

– Как раз наоборот – рассчитал, – отзывается Бельгердейн и небрежно машет рукой, как будто слова авторитетного мужчины из Пекарни Ли это не более чем надоедливые мухи, которых можно разогнать одним движением.

Но Бельгердейн не просто машет. Перед тем как сделать жест, он с ловкостью фокусника извлекает из кармана жилета маленькую бомбу и взмахом отправляет её в полет. И в то мгновение, которые она движется к земле, Уру успевает осознать, что место встречи выбирал каатианец и у него была тысяча возможностей подготовить его по своему вкусу.

Уру успевает осознать, но не успевает ничего сделать. Да и никто не успел бы.

Грохочет первый взрыв.

Бомбочка из рукава становится детонатором, который приводит в действие всю минную систему поляны.

Взрыв.

Первый. Короткий. Но оглушительно громкий. У него две задачи: вызвать цепную реакцию и ошеломить. И он справляется с обеими на сто процентов.

Взрыв.

Боевики машинально отшатываются, стараясь оказаться подальше от опасного места. Трусливые торговцы пригибаются, надеясь, что охранники справятся с проблемой. Ступор овладевает менсалийцами, и две следующие секунды принадлежат каатианцу. Точнее, другим его бомбам. В следующие две секунды взрываются ещё двенадцать заложенных ранее снарядов, и поляну заполоняет не только грохот и огонь, но и густые клубы жгучего дыма, рвущего лёгкие и заставляющего слезиться глаза. Бомбы изобретатель установил алхимические и, судя по действию газа, высочайшего класса: достаточно лишь вздоха, чтобы надолго выйти из игры, и все присутствующие менсалийцы успевают этот вздох сделать. Теперь они катаются по земле, ругаются, стонут, плачут и рычат. Трава истоптана, перепачкана выделениями, поляну окутывает отвратительная резкая вонь, вызывающая дополнительные рвотные позывы, и всё это будет продолжаться до тех пор, пока ветер не рассеет газ.

Бельгердейн же свои две секунды потратил с умом: вытащил из-под брезента маску и натянул её на круглую физиономию, которую теперь никто не назвал бы простодушной. Обезопасив себя от газа, каатианец полностью сбрасывает брезент – как оказалось, пулемет был смонтирован на мотоциклете галанитского производства, – заводит двухколёсную машину, лихо подруливает к столику, сгребает драгоценные шкатулки в седельную сумку и даёт по газам. Двигатель ревёт, обдаёт катающихся по земле менсалийцев вонью сожжённого бензина, и мотоциклет уносит разбогатевшего седока прочь.

* * *

Война.

Плохое слово, придуманное для обозначения плохого дела. Слово, состоящее из крови, насилия, смерти, ужаса, грязи, жестокости… И при этом – понятное каждому. Не требующее перевода и объяснений. Беспощадное, будто удар сабли. Меняющее всё и сразу. Меняющее навсегда, поскольку рубец войны, даже самой маленькой и быстрой, ложится не только на тех, кто воевал, но на его семью, на детей и внуков. Ложится рассказами переживших кровь, насилие, смерть, ужас, грязь и жестокость. Ложится грубо и глубоко, а заживает плохо, потому что желание мстить медленно и очень неохотно превращается в главу из учебника истории, очень неохотно.

Война рвёт жизнь, но у любой кровавой мясорубки существует цель: дойти, захватить, освободить, уничтожить… Любая мясорубка заканчивается, и лучшая война – короткая, пусть кровавая, но быстрая, чтобы армия не успела устать, а победа не превратилась в поражение. Худшая же – гражданская, война всех против всех, без надежды и милосердия. Война народа, но не народная.