Сократ. Введение в косметику - [73]

«Полезное»… Да, первоначально оно почти совпадало с приятным, радующим, поскольку под полезным мы понимаем способствующее «задачам» трёх основных «инстинктов» – самосохранения, продолжения рода и сохранения рода; первоначально и инстинкт подражания с вырастающим из него симпатическим зудом и инстинкт упражнения, ведущий к развитию искусства и эстетического чувства (см. мой «Анализ эстетического переживания»), были только полезными; поэтому и могло казаться, что цель действий – достижение полезного. Но, во-первых, сознавалась-то действующей личностью всё же приятность, а не полезность, поэтому целью, сначала бессознательной, а потом и сознательной, правильнее считать радость, а не полезное; во-вторых, с ростом культуры возникает расхождение между полезным и приятным, многие полезные вещи оказываются не радующими и многие радующие вещи – бесполезными, и здесь-то становится особенно ясным, что в своих поступках человек руководствуется как целью не полезным, а радостным.

Это факт чрезвычайной важности – то, что радость, первоначально бывшая лишь психической реакцией на полезное, с ростом культуры освобождается от связи с полезностью; это не значит, что полезное перестаёт радовать и, следовательно, быть предметом забот, – но полезность и радость меняются местами: первоначально полезность (т. е. сохранение организма, продолжение рода и пр.) была как бы единственной целью всех жизненных функций, а радость лишь средством достижения полезного; с ростом культуры радость становится единственной целью, а полезное – лишь частным средством достижения радости; фактически, конечно, всегда целью была не польза, а радость, но область радости ограничивалась полезным, и культура лишь расширяет область радости за пределы полезного, делая всё более ясным, что исключительная цель жизненных функций – радость. Культура принуждает ввести наряду с биологическим понятием «полезного» понятие «нужного», «потребного нам», нужность чего нам мы сознаём вполне отчётливо; и не парадокс, а бесспорный факт растущей культуры – что много бесполезных вещей, которые нужнее, чем полезные; немало и таких, которые полезны, но не нужны. Нет ничего нелепее, как психологический вопрос о нужности вещи решать на основании биологического анализа её полезности, и эту некультурнейшую нелепость совершает современный конструктивизм, провозглашая: «искусство бесполезно, а потому оно не нужно»; а ну как оно станет ещё более нужным, если окажется действительно бесполезным? Ведь полезное нужно лишь как тот минимум, без которого невозможно радоваться в той или другой области; яркость радости от полезного в большинстве случаев ничтожна в сравнении с силой радости от бесполезных (вернее, внеполезных) вещей; забота о полезном – почти зло, необходимое, неизбежное на пути к радости и только потому нужное. Пусть этот минимум в современных условиях существования очень велик, пусть забота о полезном отнимает у нас почти всё наше время, всю нашу энергию, – это не делает полезного более нужным, не уменьшает нужности бесполезных вещей; наоборот, чем более мы заняты заботой о полезном, «трудом», тем нужнее нам праздник, и не отдых спокойного сна, а именно праздник яркой радости от бесполезных вещей. Отдых может быть отдыхом от труда и для дальнейшего труда; но праздник – не отдых от труда и не средство к труду; праздник – единственная цель труда. Вот почему никакая полезная вещь не доставляет нам такой яркой радости, какую дают многие бесполезные вещи: полезная вещь всегда напоминает нам о труде как о необходимом зле, она всегда хоть немного – наш враг, с которым мы дружим только для борьбы с ещё большим врагом; полезная вещь приятна нам так, как уродливая жена с богатым приданым: она делает только более праздничной встречу с бедной, но изящной любовницей. Полезное нам нужно, но оно гнетёт нас своей полезностью, своим утверждением неизбежности будней как средства к празднику; и только когда мы сталкиваемся с возможностью радоваться внеполезным вещам, – мы освобождаемся от этого гнёта вещей, нужных, поскольку они полезны, мы переживаем праздник как цель труда, наслаждаемся вещами, которые нужны нам сами по себе, которые радуют нас сами по себе, а не потому, что они полезны для чего-то. Праздничными, ярко радующими могут быть только внеполезные вещи, потому что только они могут быть самоцелью, а не средством. Вещь, радовавшая нас «беспричинно», теряет часть своей ценности, часть своей нужности для нас, как только мы замечаем её полезность, и наоборот, полезная вещь, не теряющая способности радовать нас при забвении об её полезности, становится более нужной для нас. И полезная вещь может быть источником яркой радости, – но это бывает лишь в том случае, если она радует не своей полезностью, а сама по себе; и труд может стать самоцелью, – но это значит, что для трудящегося его полезность отошла на задний план, что он нашёл в труде какую-то внеполезную радость, т. е. что труд перестал быть для него трудом, стал праздником, бесцельным или самоцельным танцем.

Конструктивизм выдвинул вполне правильное положение: «задача искусства – делать хорошие вещи» (хорошая или хорошо сделанная вещь понималась как максимально удовлетворяющая своему назначению; но из вполне правильного положения конструктивизм сделал совсем неправильные выводы). Существует много искусств, и всякое искусство должно делать свою вещь хорошо; но художник знал много вещей и одно – своё – искусство, а потому решил: его, художественное, эстетическое искусство имеет задачей делать все вещи, вернее, задача его искусства – давать образцы хороших вещей, конструировать их.