Сократ. Введение в косметику - [39]
Закончено ли сочинение? Не должен ли был дальше идти ответ и защита Сократа? Думаю, что нет, сочинение закончено; по мнению автора диалога, Сократу нечего было возражать, он мог только измениться. Почти несомненно, что это сочинение не было предназначено к опубликованию, это – грустное размышление автора, которым он, может быть, хотел поделиться и с сотоварищами, и с Сократом; несомненно, что оно написано при жизни Сократа, – только в этом случае оно и имело смысл. Несомненно, что автор – не из «первых» учеников Сократа, не достаточно ещё ориентирован в его стремлениях, в задачах его работы, но уже усвоил его диалектические приёмы и основные моменты скепсиса Сократа. И очень существенно, что в этом, безусловно не вымышленном образе Сократа (вся форма диалога убеждает в этом), а в образе, как его действительно воспринимал один из его учеников, – Сократ рисуется только как скептик, как искатель, как проповедник искания, эта-то исключительно скептическая натура и деятельность Сократа и вызывает недовольство ученика: он ведь хочет жить, ему нужно счастье, реальное, действительное, счастье сегодня, – а не призрак счастья в виде сознания, даваемого Сократом, что счастье можно найти и его надо искать. Клитофон требует от Сократа даже меньшего: не указать ему это счастье, а указать только более определённый путь. Здесь мы имеем, собственно, столкновение двух личностей, двух различных натур: натуры деятельной, холеричной, для которой достаточное удовлетворение даёт сама деятельность, – и натуры флегматичной, для которой деятельность есть только средство к покою. Скепсис, искание – для первых уже благо, и они только воображают, что они ищут благо, в действительности уже обладая им (благо – всегда эмоциональное состояние; кому искание даёт сильную интеллектуальную радость, у кого наслаждение своими успехами, своей силой, удачей есть наиболее развитое чувство, – тот может быть скептиком; может быть скептиком и тот, кто уже счастлив чем-то помимо искания, помимо интеллектуальных эмоций, но не замечает этого: материально обеспеченный сангвиник с лёгким сердцем может проповедовать скептицизм изглоданным нуждой беднякам); потому они и могут легко всем советовать искание, не торопясь найти; они не понимают, не видят, что есть и другие натуры, у которых интеллектуальные эмоции развиты гораздо менее, чем хотя бы симпатические, эстетические, или даже эмоции, связанные непосредственно с органическими состояниями (так называемые низшие); они не понимают, что людей с такой натурой делать скептиками – это то же, что умирающего с голоду утешать урожаем будущего года. И Клитофон принадлежит к последним, упрекая Сократа за принадлежность к первым; его упрёк – это лучшее обвинение, брошенное скептикам вообще, что они не понимают истинных корней своего собственного скептицизма, не понимают фиктивности своего убеждения, будто они ищут ещё отсутствующее благо, не понимают того, что людям, у которых благо действительно отсутствует, скепсис нужен не как мировоззрение, а только как надёжный метод скорейшего и несомненного достижения блага; поэтому им нужны не общие рассуждения на тему, что надо искать, а конкретные указания, как и где найти. Может быть, отдельных людей удовлетворяет скептицизм как мировоззрение, как философия искания, предлагающая строить жизнь как сплошное искание, выдвигающая принцип: временное, земное, маленькое благо – в надежде когда-то, может быть в бесконечности, найти с помощью непрерывных исканий благо большое, постоянное. Но Клитофон утверждает, что скептицизм безусловно ценная, может быть, единственно ценная философия, но большинство людей он может удовлетворить только как метод, как философия нахождения того, как построить жизнь, чтобы она давала – пусть маленькое, но последнее, устойчивое благо, не требующее новых исканий, или, по крайней мере, пусть эти искания будут только стремлением совершенствовать то же благо, а не надеждой найти другое. Надежда – самое отрадное для человека, если она – надежда на её собственный скорый конец; но нет ничего невыносимее надежды без конца: такая надежда страшнее безнадёжности.
Этот упрёк, которого вполне заслуживает скептицизм Пиррона, Энезидема, Секста, Шульце, мог ли бы принять Сократ? Однороден ли его скепсис со скепсисом позднейших скептиков школы Пиррона, как об этом можно было бы думать на основании диалога «Клитофон»? Но «Клитофон» излагает неполно самый скепсис Сократа, как мы уже знаем его: автору диалога неизвестен очень существенный момент скепсиса Сократа – искание внутри себя, самопознавательные искания; то, что говорит Клитофон о душе – что Сократ требует прежде всего забот о душе, об её добродетели, – ещё совсем не совпадает с требованием, со скептическим призывом Сократа к самопознанию; если Клитофон слышал этот призыв Сократа, то он понял его только как призыв к заботе о душе, понял
