Сократ. Введение в косметику - [35]

Добродетель есть знание – это для Сократа является аксиомой в его скептической деятельности, хотя вместе с тем Сократ не мог не замечать и действительно постоянно замечает, что люди что-то делают и делают часто безусловно полезное и хорошее, удовлетворяющее и их самих и других, руководствуясь не знаниями; от Сократа не могло скрыться, что его аналогия добродетели с игрой на лире не совсем безукоризненна хотя бы уже потому, что выбор поступка очень часто, даже в большинстве случаев есть решение дилеммы: поступить так или не поступить, и без руководства знанием мы всё же в 50 % всех своих поступков были бы на правильном пути, были бы «добродетельными»; в игре же на лире способ действия никогда не дан в виде дилеммы, а всегда в виде почти бесконечного количества возможностей, поэтому и возможность правильной игры на лире без наличия знания совершенно невероятна. Но Сократ ведь всё же был софист, а софист – это иезуит древнего времени; для него цель оправдывает средства; в целях увеличения блага людей простительно было выдать за аксиому и парадокс, лишь частично верный, за факт – своё желание. Собственно, серьёзная мысль Сократа, то, что он сам думал, когда говорил, что добродетель есть знание, было требование: добродетель должна быть знанием, т. е. опираться на знание, исходить из него; из мотивов своих поступков надо выбросить всякую случайность, всякую непродуманность. И говоря одно, парадоксальное, в своей практике Сократ проводит исключительно второе своё требование, и кладёт его в основу всей своей скептической деятельности; добродетель должна быть знанием, – но у вас нет этого знания, – ищите же, размышляйте, беседуйте, не успокаивайтесь, пока не найдёте; заставляйте искать и других.

Интересно, что Сократ исходит не из побуждения к добродетели, чтобы отсюда перейти к побуждению искать знание; если Сократ и делал такой ход, то лишь случайно и очень редко; обычно же Сократ начинает с побуждения к знанию, так как без него нельзя быть добродетельным – как будто стремление всех людей к добродетели есть просто факт, непреложная аксиома, настолько общезначимая, что побуждать их к добродетели, к деланию добра, к несвершению зла так же безрассудно, как солить соль. Что здесь – утопический оптимизм Сократа, уподобившегося тринадцатилетней девочке с голубыми радостными глазами, не потерявшими ещё ни одной слезинки из-за окружающих людей? (почти так думают некоторые историки философии, см. хотя бы Гомперца, Жебелёва[19]). Не находим ли мы подтверждения предположению об этом детском оптимизме Сократа и в его знаменитом положении: «никто не делает зла добровольно»? Правда, сейчас же вспоминается основная, наиболее частая у Сократа формулировка этого положения: «никто не делает ошибок добровольно», и зло оказывается для Сократа только ошибкой, – но и это не помогает наивным учёным освободиться от желания перенести свою наивность на практического, вполне жизненного Сократа и приписать ему наивный оптимизм. Дело обстоит собственно очень просто: Сократ видел аксиоматичность положения, что никто действительно не ошибается добровольно, потому что ошибка всегда есть нечто вредное, неприятное для самого ошибающегося; значит, это положение равнозначно положению, что никто не вредит, не причиняет неприятности сам себе добровольно; если зло рассматривать как тожественное с вредом, то никто не причиняет себе зла добровольно. На этом Сократ и остановился, так как в тайне души он был крайним индивидуалистом и не признавал ни зла, ни добра вне пределов одной личности, т. е., с его точки зрения зло есть зло для данной личности; будет ли то же самое злом или добром для другой личности, это может быть решено только тогда, когда мы перейдём к рассмотрению этой другой личности; для себя Сократ имел полное основание свою мысль, что никто не причиняет сам себе зла добровольно, выразить более кратко: никто не совершает зла добровольно; это было не выражение оптимизма, а утверждение абсолютного эгоизма; и есть один диалог, дошедший до нас среди сочинений Платона, в котором как нельзя более явствует этот смысл рассматриваемого положения: в диалоге «Гиппарх» обсуждается вопрос о корыстолюбии, и Сократ, идя от положения, что все люди любят добро, и выясняя, что корыстолюбие есть любовь к добру, утверждает, что все люди корыстолюбивы (эгоистичны – 227 С). Диалог имеет чисто сократический характер, вопреки мнению критики, ослеплённой идеализмом Платона; нет ничего невероятного, что он принадлежит Платону, но того времени, когда ему ещё совершенно чужд был идеализм, – вероятно, диалог относится ко времени жизни Сократа; впрочем, не важно, кому он принадлежит – Платону ли, Симону ли, или кому другому, важно, что этот диалог очень характерен для действительного Сократа и вполне гармонирует с данным нами его образом.

Хотя Сократ знал, что его точка зрения не совпадает с точкой зрения большинства, однако ведь он был софист и иезуит; завлечь людей, это же самое большинство, в рай, хотя бы и обманом, – разве это не такая цель, которая оправдывала бы средства? Побуждать каждого строить свою жизнь познавая, что