Сократ. Введение в косметику - [33]
Мы видели, что софисты обосновывали свой метафизический индифферентизм различным образом, подводя под него фундамент то релятивизма, то агностицизма, то нигилизма. Сократу наиболее приемлемой из этих трёх возможностей представляется агностицизм, который он и развивает в случае, если уж оказывается необходимым хотя бы для виду обосновывать и без того прочное здание метафизического индифферентизма. «Я знаю только то, что ничего не знаю» – это скромное признание было очень хитроумной выдумкой Сократа, употреблявшейся им в самых различных целях – и для самоуничижения, и для самовосхваления, и для того чтобы вступить в беседу с кем хочется, прикидываясь учеником, и для того, чтобы отделаться от вопросов, на которые ему не хотелось отвечать, и для того, чтобы оправдать свои занятия тем, чем ему хотелось заниматься, и для того, чтобы объяснить своё пренебрежение к метафизическим вопросам, и для многого другого; во всяком случае, агностический смысл легко было придать этому положению, и по крайней мере в «Апологии Сократа» Платона ему придан именно этот смысл. Но агностицизм как фундамент (внешний) метафизического индифферентизма мы находим и в более опредёленной форме – в изложении Ксенофонта: «Он даже находил странным, что для них (для лиц, исследующих вопросы природы вещей) неясно, что человеку невозможно исследовать это, потому что даже очень гордящиеся говорением об этом излагают не одинаково друг с другом и даже относятся один к другому подобно исступлённым» и т. д. (I. 1,13–14); в числе примеров расхождения мыслителей одного с другим, указываемых в этом месте, интересно отметить: «одни не считают дурным делать или говорить что либо в толпе, другие находят, что не следует даже показываться между людьми» – моральная проблема абсолютных нравственных норм, которую Сократ тоже относит к числу неразрешимых, отвергая и здесь возможность объективной этики! И другое: «одни не чтут решительно ничего: ни храмов, ни жертвенников, ничего из предметов священных; другие поклоняются и камню, и дереву всякому, и животному» – агностицизм в приложении к религии! Разве этого не было бы достаточно, чтобы с основательностью обвинить Сократа в том, что он не чтит богов, которых чтит город, и других учит тому же?! И разве это не точная по мысли передача, хотя и в существенно других словах, положения Протагора: «Я не знаю, существуют ли боги, или не существуют»?!
Итак, чем же отличается Сократ от софистов? – Из того, что сколько-нибудь характерно для софистов, – ничем, кроме того, что Сократ не брал платы за свои беседы; но у нас нет никаких доказательств, что и софисты все брали плату с учеников, да и различие это настолько внешнее, что придавать ему какое-нибудь значение не приходится. Наоборот, сопоставляя Сократа с софистами, мы находим полное соответствие во всём существенном и принуждены признать Сократа типичным софистом, но софистом не рядовым, а одним из главарей софистики, даже, может быть, гениальнейшим её представителем наряду с Протагором.
Но Сократ всё же отличен от типичных софистов и отличен очень значительно; только эти отличия надо искать не в типичных чертах софистики; Сократ отличен от софистов не тем, что у них было, а тем, чего у них не было: Сократ – это типичный софист плюс нечто существенно новое, может быть, также родственное софистике, но созданное и выявленное персонально Сократом; это новое – циник. К рассмотрению этой стороны Сократа мы и перейдём, в качестве введения предпославши рассмотрение Сократа как скептика; потому что скептик – это звено между софистом и циником.
III. Сократ – скептик
«Ищущим какую-нибудь вещь приходится или найти её, или дойти до отрицания нахождения и признания её невоспринимаемости, или упорствовать в отыскивании. Поэтому, может быть, и в отношении вещей, искомых в философии, одни говорили, что они нашли истину, другие высказались, что воспринять её невозможно, третьи ещё ищут. Воображают себя нашедшими называемые особым именем догматиков, как, например, последователи Аристотеля, Эпикура, стоиков и некоторые другие; как о невосприемлемом высказались последователи Клитомаха, Карнеада и другие академики, ищут же скептики» – так начинает Секст Эмпирик свою первую книгу «Пирроновых положений», этой систематизации скептицизма. Искание истины – вот характерная черта скептицизма, отличающая его от дающего положительное учение догматизма и от отрицающего возможность достижения истины агностицизма; эмоционально эти три направления могут быть охарактеризованы (и Секст даёт приблизительно такую характеристику) – догматизм самодовольным успокоением, агностицизм отчаянием, скептицизм надеждой; скептицизм может быть также охарактеризован как устремление, движение, потребность прогресса, в противоположность покою, остановке, отказу от прогресса в догматизме и агностицизме. Не важно, что на практике скептики часто переходили к агностицизму и стремились к прогрессу менее, чем многие догматики, – реальность редко даёт чистые несмешанные формы, а при условности обозначений именующийся догматиком может оказаться иногда больше скептиком, чем некоторые из слывущих скептиками. Важна принципиальная и очень меткая характеристика, данная Секстом, трёх основных форм отношения к науке; и в дальнейшем мы будем исходить из понимания
После распада Советского Союза страны бывшего социалистического лагеря вступили в новую историческую эпоху. Эйфория от краха тоталитарных режимов побудила исследователей 1990-х годов описывать будущую траекторию развития этих стран в терминах либеральной демократии, но вскоре выяснилось, что политическая реальность не оправдала всеобщих надежд на ускоренную демократизацию региона. Ситуация транзита породила режимы, которые невозможно однозначно категоризировать с помощью традиционного либерального дискурса.
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Книга о философском потенциале творчества Пришвина, в основе которого – его дневники, создавалась по-пришвински, то есть отчасти в жанре дневника с характерной для него фрагментарной афористической прозой. Этот материал дополнен историко-философскими исследованиями темы. Автора особенно заинтересовало миропонимание Пришвина, достигшего полноты творческой силы как мыслителя. Поэтому в центре его внимания – поздние дневники Пришвина. Книга эта не обычное академическое литературоведческое исследование и даже не историко-философское применительно к истории литературы.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919), самый парадоксальный, бездонный и неожиданный русский мыслитель и литератор. Он широко известен как писатель, автор статей о судьбах России, о крупнейших русских философах, деятелях культуры. В настоящем сборнике представлены наиболее значительные его работы о Ф. Достоевском, К. Леонтьеве, Вл. Соловьеве, Н. Бердяеве, П. Флоренском и других русских мыслителях, их религиозно-философских, социальных и эстетических воззрениях.
Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.