Сократ и афиняне - [6]
Зопира, минуту назад сникшего от усталости, этот вопрос оживил. На его лице появились признаки радостного возбуждения. Глаза хищно блеснули.
Сократ улыбаясь доброжелательно смотрел на сердитого Зопира, который, наклонившись, стал рассматривать большую голову собеседника со всех сторон. Отстранив руку Авгия, он отступил на шаг назад и, откинувшись, молча рассмотрел сбоку выпуклый высокий лоб Сократа, потом, приблизившись вплотную и вытянув шею, сверху долго смотрел на покатую неровность лысого черепа. Видно было, что осмотром он остался доволен. Обойдя еще раз, бормоча себе под нос и хмыкая, он остановился перед молчащим Сократом. Первая же реплика Зопира вызвала такой взрыв гомерического хохота, что шумная агора на мгновение удивленно затихла, животные вздрогнули, а вороватые птицы, слетавшиеся к рынку, чтобы поживиться зерном или чем-либо другим, разом вспорхнули испуганной стайкой.
— Внешность, в целом круглый, как винный бурдюк, — заявил Зопир безапелляционным тоном, не допускающим даже мысли о возражении, — со всей очевидностью свидетельствует о порочной и сладострастной натуре!
Вердикт был беспощадный, и многим собравшимся в этот день на Агоре афинянам, которые верили не только гаданиям, но и гадалкам и физиогномистам, он раскрыл Сократа, которого они хорошо знали, совсем с другой стороны. В умах многих доверчивых афинян Сократ в одно мгновение, кажется, растерял все, что накопил за всю жизнь.
Лицо Сократа оставалось невозмутимо спокойным. Хохот собравшихся и это спокойствие еще более раззадорили Зопира, который смех толпы воспринял как подтверждение правильно угаданных характеристик сидящего перед ним «урода».
— Высокий лоб и тупой нос говорят об упрямстве, по силе не уступающем обладателю такого же большого лба — ослу.
Если бы Сократ был одной из свай, которые устанавливают в портах Зеи, Мунихии и Пирея, то второй удар загнал бы его в землю наполовину. Новый взрыв хохота вызвал даже у известного своим безразличием к окружающим событиям осла Даймониония, пришедшего вслед за Сократом на агору и ожидающего его неподалеку, протест, выраженный в виде дикого рева, который услышал даже Зопир. Он тут же торжественно вскинул руки над головой и не менее громко, чем друг Сократа, воскликнул:
— Клянусь Дионисием! Вот свидетельство родства, — и указал на старого Даймониония. И, сделав эффектную паузу, продолжал:
— Бычья шея — это признак силы, который в сочетании с другими чертами доказывает, что этот человек способен проявить недюжинное упорство и бычье терпение в удовлетворении своих порочных наклонностей, — физиогномист замолчал и победно оглянулся в сторону агоры, где продавали скот. Оттуда, словно в ответ на его немой вопрос, тут же раздалось бычье мычание. Не такое громкое, как крик осла, но по лицам смеющихся Зопир догадался, что угадал и подвел язвительный итог:
— Стадо чувствует присутствие вожака… Большой лукообразный нос — явный признак любителя совать его в чужие дела и посплетничать. Вздернутый курносый нос говорит о высоком самомнении и зазнайстве. Хвастовство и болтливость явствуют из изгибов губ и очертаний рта. Мясистые губы кричат о порочной страсти к дешевым продажным женщинам, подобным тем, что встречаются в портовых кабаках, и к красивым мальчикам.
Казалось, что вся агора собралась сегодня у цирюльника Авгия. Давно в Афинах не было такого смешного представления, даже в театре во время комедий. Афиняне шли из булевтериона[5], отложив на время дела Совета, из гелиэи[6] прибежали запыхавшиеся судьи, даже из библиотеки Панэции пришли люди, которые намеревались сегодня заняться серьезными делами.
Даже на Пниксе[7], где иногда собиралось почти все взрослое население Афин, насчитывающее до десяти тысяч человек, никогда не было так шумно, как сейчас у цирюльни Авгия. А так весело — уж точно никогда! Смеялись и те, кто был в это время у храма Гефеста, у святилища Афины, в колонном зале, у алтаря двенадцати богов и у алтаря Зевса, смеялись пританы[8] в Толосе, в Метрооне — храме матери богов, в Нимфее — павильоне с фонтанами. Скульптурный ряд «Герои» был обвешан людьми, как виноградными гроздьями. Одним словом — все собравшиеся на агоре с утра потешались над Сократом. Там, где нельзя было смеяться вслух и громко, улыбались молча. Может быть, впервые после начала и окончания Пелопонесской войны, афиняне, метеки, приезжие и даже рабы смеялись беззаботно и от всей души, как дети.
Люди подзадоривали Зопира. Раздавались выкрики — добродушные и злые:
— Молодец, Зопир! Поддай старичку! Тоже мне — мудрец, который ничем не помог своему полису!
— Вот оно — настоящее лицо этих учителей мудрости!
— Все правда! Такой он и был, только мы, слепые, не видели!
— Других испытывал — вот теперь тебе самому испытание пришло! Нравится?!
— Что, неприятно правду о себе слушать?!
— Глупость говорит глухой физиогномист!
— Как Сократ это терпит! Сбрось его в Аид, Сократ! Не позволяй ему позорить гражданина великих Афин!
— Ответь, Сократ!
Одна небольшая, но дружная группа начала скандировать: «Со-крат! Co-крат! Со-крат!»
— По форме и цвету глаз я вижу, — продолжал Зопир, — что передо мной человек, который находится в постоянной печали от неудовлетворенной жадности. Черный цвет в сочетании с маслянистостью отражает страсть говорить и делать другим пакости, натравливать людей друг на друга. Вражда, ссоры, скандалы — вот стихия, приносящая истинную радость и удовлетворение его владельцу, бездельнику и болтуну. Морщины на щеках — следы мелочного тщеславия, выступившего наружу. Борозда на переносице должна насторожить всех его знакомых, ибо она указывает на злопамятство и на мстительный характер.
Фрэнклин Шоу попал в автомобильную аварию и очнулся на больничной койке, не в состоянии вспомнить ни пережитую катастрофу, ни людей вокруг себя, ни детали собственной биографии. Но постепенно память возвращается и все, казалось бы, встает на свои места: он работает в семейной юридической компании, вот его жена, братья, коллеги… Но Фрэнка не покидает ощущение: что — то в его жизни пошло не так. Причем еще до происшествия на дороге. Когда память восстанавливается полностью, он оказывается перед выбором — продолжать жить, как живется, или попробовать все изменить.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.