Сократ и афиняне

На агоре стоял невообразимый шум, особый гул: смесь голосов и скрипов. Кричали все: люди, овцы, козы, свиньи, лошади, петухи, гуси, ослы, мулы, коровы и все остальные. Скрипело все: телеги, настилы, дощатые и камышовые перегородки между столами с товарами, сами столы, лавки, двери, сандалии и все остальное. Афиняне и приезжие спешили на рынок. Уже мелькают то тут, то там агораномы, рыночная полиция, ситофилаки, метрономы, прометреты, озабоченные тем, чтобы торговля шла без обмана и с пользой для государства. Мулы, ослы и лошади тащат тележки с амфорами, с бочками, с мешками и с какими-то тюками. Рыбаки несут корзины, доверху наполненные судорожно вздрагивающей рыбой. Рабы несут мешки с хлебом или лениво плетутся за хозяином, неся складной стул для него. Рынок поделен на круги, и в каждом из них — свой товар. Протискиваясь среди шумной толпы, выкриками предлагают свой товар торговцы лепешками и холодной питьевой водой. Между головами людей мелькают шлемы приезжих (афиняне надевают шлемы, только покидая свой город) и изредка — остроконечные шляпки женщин. Торговля обычно идет до полудня. После полудня все убирается до следующего дня.

Сократ любил в это время толкаться на агоре. В Афинах сейчас не так много приезжих, как бывало в прежние годы. Раньше здесь бывали и торговцы, и политики, и те, кто приезжал полюбоваться великими произведениями искусства знаменитого города. Много людей на агоре с утра толпятся около постамента со статуями героев и олимпиоников, где вывешивают извещения о народных собраниях и вопросы, которые на них будут рассматриваться. Здесь можно увидеть проект предлагаемых законов или списки граждан, назначенных для отправки в военный поход. Здесь собираются эфебы, готовящиеся к военной службе. Вот записка, судя по обещанной сумме, богатого гуляки, который назначил гетере Панталии место и время встречи: «Божественная Панталия, выбранная богами для радости, жду тебя с горящим сердцем и с кошельком персидских золотых монет в 20 мин[1] у Итонских ворот на закате солнца». В небольшом кружке из пяти-шести человек разгорелся нешуточный спор о готовящейся театральной постановке. Здесь, у этого постамента со статуями героев и олимпиоников, идут самые ожесточенные споры о ведении войны и заключении мира, о постройке новых кораблей и возведении зданий, храмов, святилищ на Акрополе, на Агоре, в Афинах. Многие видные политики — Ксантипп и Мильтиад, Фемистокл и Аристид, Эфиальт и Кимон, Перикл и Фукидид, Никий и Алкивиад — начинали свою карьеру со споров на Агоре. Вот и сейчас кто-то из честолюбцев, готовясь к предстоящим выборам, тоже решил укрепить свою репутацию умного человека, добропорядочного гражданина и опытного политика. Но мысль выбрать для этого кого-либо из известных людей полиса — не совсем удачная, если ты сам не готов для такого уровня споров. Но хуже того, что решил этот безумец, не придумаешь: он осмелился втянуть в беседу Сократа.

— Хайре, мудрейший Сократ! Говорят, что с помощью твоих советов многие в прежние годы сумели стать большими политиками. Не дашь ли и мне несколько таких ценных советов, как управлять государством, чтобы оно процветало и набирало силу?

— Хайре, любезный Лекон! Ты уже мудр, чтобы слушать мои советы, — начал Сократ, ожидая, как и Лекон, чтобы около них собралось побольше народу. Афиняне с первых же слов Сократа притихли, зная, что если уж он начинает хвалить самовлюбленных задир, то едкая ирония не заставит себя долго ждать. Для глупцов с неоправданно высоким самомнением такая встреча может окончиться и позором. Так оно и вышло для Лекона — человека именно такого разряда. — Ты так умен и рассудителен, что решил сначала учиться тому, чем собираешься заниматься. Этим ты на стадию[2] превзошел всех эллинов и афинян в достоинствах. Если ночью Селены нет, люди ходят с факелами. Учение — это факел в темноте жизни. — Безобидная фраза Сократа вызвала град насмешек в адрес Лекона, известного двумя своими качествами: невежеством и чрезмерными амбициями. Высокое мнение о себе, причем ничем не обоснованное, граничило у него с манией величия. Поэтому намеки Сократа могли оставаться неясными лишь для самого Лекона да для некоторых подобных ему ротозеев. Лекон, приняв хвалебные слова за чистую монету, еще пуще надулся от важности.

— Не уходи от разговора, Сократ. Я ведь тоже могу дать полезные советы некоторым мудрецам. Так будем же полезны друг другу, — последнюю фразу Лекон произнес с таким сарказмом, что свидетели этой беседы чуть не попадали со смеху. Полагая, что этот смех — оценка тонкости его юмора, Лекон входил в раж. — Вот ты вроде бы самый известный мудрец среди афинян. Ну и что? Чему ты можешь меня научить, чего я не знаю?

— Дорогой Лекон, ты так говоришь, будто было бы лучше, если бы я был самым известным глупцом среди афинян, — безобидно пошутил и Сократ.

— Клянусь Зевсом, Сократ, афиняне слышали, как Ксантиппа кричала на весь квартал так, что было слышно от Милетских ворот до Диахаровых, что мужа глупее, чем ты, нет не только в Аттике, но и во всей Греции, ибо ты, будучи мудрее любого софиста, денег за обучение не берешь. Живешь беднее, чем самые глупые из эллинов. Многие афиняне, кажется, готовы согласиться с твоей женой, — язвил Лекон, купаясь в удовольствии от своего остроумия и мудрости, подмигивая окружающим и ужимками подчеркивая особое значение, которое он придает словам «ты мудрее».