Соколиная семья - [11]
"Медведь" прославился на всю округу. После празднования 24-й годовщины Октября нас, что называется, разрывали на части. И самодеятельный кружок начал выезжать в другие подразделения.
…А с фронта приходили вести одна другой тревожнее. Гитлеровские дивизии рвались к стенам Москвы, их воздушные стервятники засыпали бомбами наши города. Здесь, в приволжских степях, царила тишина. Но рев вражеских бомбардировщиков, зловещий свист бомб и плач осиротевших детей мы слышали сердцами. Жили только одним – скорее на фронт, в бой! Какое это счастье поймать в перекрестье прицела желтобрюхую тушу с крестами на крыльях и давить, давить на гашетки, пока пламя мести не смахнет стервятника наземь.
Ожидание становилось мучительным.
Однажды наш комэск пообещал командиру соседней эскадрильи устроить вечер самодеятельности, поставить прославленный водевиль "Медведь". Вызвал нас к себе, в отдельную комнатушку с крошечным оконцем, и сказал:
— Собирайтесь к соседям. Надо выступить. Очень просили.
И тут я решил показать характер. Насупился, сделал непроницаемое лицо и заявил:
— Я не гастролировать в авиацию пришел. Не водевили играть. Приказание ваше выполню, поехать поеду, но играть не буду! Не буду, пока не назначите в группу переучивания!
— И я тоже! — пробурчал сержант технической службы, коренастый, широкий в плечах тридцатилетний блондин, игравший главного героя пьесы.
Капитан оторопел.
— Да что вы, ребята?! Я же обещал. Народ там собрался. А на фронт еще успеете. Это вам не к теще на блины… Самолет и мотор вы уже освоили, подойдет очередь, зачислю в группу переучивания.
Но мы стояли на своем: или назначайте в группу, переучивания, или не видать вам больше "Медведя". Комэск уговаривал, приводил всевозможные доводы, убеждал. Мы замерли навытяжку и молчали.
Наконец капитан внимательно осмотрел меня с ног до головы. Не спеша прошелся взглядом по моей худенькой фигуре в яловых сапогах и сером меховом комбинезоне, по мальчишескому подбородку, которого еще не касалась бритва, поймал решительность в глазах и вздохнул. Потом он неожиданно рубанул рукой воздух и глухо, в три приема, проговорил:
— Ладно. Так и быть. С завтрашнего дня начнете.
Во мне ликовала каждая клеточка. Як, долгожданный як стал не мечтой, а явью. Никогда я, наверное, не играл на сцене с таким подъемом, как в тот вечер…
Очередь на завтрак на этот раз занимать не потребовалось. Назначенных на полеты кормили вне очереди. Вдевятером, сдерживая нетерпение, отправились по мягкому снежку на аэродром. Восторгаться не полагалось, тем более что инструктор разговаривал с нами с легкой усмешкой бывалого аса, хотя был чуть постарше меня. А так хотелось пуститься в пляс или выкинуть еще какую-нибудь штуку!
Пришлось здорово померзнуть, пока подошла моя очередь. Лейтенант слетал с одним, другим, третьим… Затем дозаправили самолет. Инструктор очень долго, как мне показалось, курил, словно испытывал мое терпение. Наконец он бросил окурок и бесстрастно сказал:
— Твой черед, Михайлик.
Стараясь унять волнение, я надел парашют, сел в переднюю кабину…
Яковлев рвется вперед, стоит только легко нажать на сектор газа. Тебя плотно прижимает к спинке сиденья. Вот это скорость!
Полет по кругу завершен.
— Ну как? Все понял? — также бесстрастно спросил инструктор.
Не только понял, но, кажется, сердцем прирос к новой машине.
— Так точно! — выкрикнул громче, чем следовало. Лейтенант понимающе улыбнулся.
После третьего вывозного полета инструктор коротко спросил:
— Полетишь с командиром эскадрильи на поверку. Уверен в себе?
Конечно же уверен!
Зачетный полет прошел, как говорят, без сучка и задоринки. Так мне, сержанту, доверили первоклассный истребитель.
Самоуверенность подтолкнула меня на рискованный эксперимент. Дело в том, что среди некоторой части наших летчиков было распространено мнение, будто Як-1 невозможно посадить с неработающим мотором. Кое-кто авторитетно утверждал, что при выбирании угла планирования истребитель делает некоторую осадку и, если не увеличить газ, теряет скорость. Не имея запаса высоты, в этом случае машина может разбиться.
Я не верил. И вот, ни с кем не поделившись замыслом, во время третьего самостоятельного полета решил опровергнуть это мнение. Пилот должен знать возможности своей машины, верить в нее. Как же так, — рассуждал я, — разве конструктор не учел, что в бою обязательно стреляют, причем стремятся попасть именно в мотор? Выходит, если снаряд повредит двигатель, то не будет никакой возможности спасти машину. А не распустили ли этот слушок люди, которым туговато давался новый истребитель?
На четвертом развороте полета по кругу, после уточнения расчета на посадку, я убрал обороты мотора. Холодок сомнения закрался в душу, засосало под ложечкой, рука несколько раз ложилась на сектор газа. Совершенно ясно, что в расчете на посадку допустил ошибку. Однако волнение унял.
Вот уже машина подведена на высоту выдерживания и несется буквально в нескольких сантиметрах от снежного покрова. Нет, эксперимент нельзя прерывать. Коснувшись лыжами снежного наста, Яковлев плавно катится по посадочной полосе. Кажется, все нормально! И тут подвернулась левая лыжа. Пробежав еще несколько метров с задранной левой плоскостью, самолет остановился у посадочных знаков.
Во время работы над книгой я часто слышал, как брат Самралл подчеркивал, что за все шестьдесят три года своего служения он никогда не выходил из воли Божьей. Он не хвалился, он просто констатировал факт. Вся история его служения свидетельствует о его послушании Святому Духу и призыву в своей жизни. В Послании к Римлянам сказано, что непослушанием одного человека многие стали грешными, но послушанием одного многие сделались праведными. Один человек, повинующийся Богу, может привести тысячи людей ко Христу.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
Долгие годы Александра Христофоровича Бенкендорфа (1782–1844 гг.) воспринимали лишь как гонителя великого Пушкина, а также как шефа жандармов и начальника III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. И совсем не упоминалось о том, что Александр Христофорович был боевым генералом, отличавшимся смелостью, мужеством и многими годами безупречной службы, а о его личной жизни вообще было мало что известно. Представленные вниманию читателей мемуары А.Х. Бенкендорфа не только рассказывают о его боевом пути, годах государственной службы, но и проливают свет на его личную семейную жизнь, дают представление о характере автора, его увлечениях и убеждениях. Материалы, обнаруженные после смерти А.Х.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга воспоминаний о замечательной архангельской семье Анны и Петра Кольцовых, об Архангельске 30-х — начала 50-х годов XX века» Адресуется всем, кто интересуется историей города на Двине, укладом жизни архангелогородцев того времени. Татьяна Внукова (урожд. Кольцова) Архангельск, 1935. Книга о двадцатилетием периоде жизни города Архангельска (30-50-е годы) и семьи Петра Фёдоровича и Анны Ивановны Кольцовых, живших в доме № 100 на Новгородском проспекте. Кто-то сказал, что «мелочи в жизни заменяют нам “большие события”. В этом ценности мелочей, если человек их осознаёт».
Имена этих женщин у всех на слуху, любой культурный человек что-то о них знает. Но это что-то — скорее всего слухи, домыслы и даже сплетни. Авторы же этой книги — ученые-историки — опираются, как и положено ученым, только на проверенные факты. Рассказы и очерки, составляющие сборник, — разные по языку и стилю, но их объединяет стремление к исторической правде. Это — главное достоинство книги. Читателю нужно лишь иметь в виду, что легендарными могут быть не только добродетели, но и пороки. Поэтому в книге соседствуют Нефертити и Мессалина, Евфросинья Полоцкая и Клеопатра, Маргарита Наваррская и др. Для широкого круга читателей.