Соколиная семья - [9]

Мы доложили в штабе полка о результатах разведки и вскоре получили приказ сопровождать ильюшиных на штурмовку станции Угра. Об этих самолетах слава ходила по всем фронтам. Знаменитые горбачи были грозой для фашистов, которые называли их черной смертью. А у нас о крылатых бронированных танках с уважением говорили: советские илы роют фрицам могилы. Точная, меткая поговорка.

Строй Ил-2, сопровождаемый звеном ЛаГГ-3, показался над аэродромом. Штурмовики шли очень низко, едва не задевая макушки деревьев. На зеленом фоне лесного массива сверху обнаружить самолеты было почти невозможно, а снизу они были неуязвимы, разве только зенитка саданет в упор. Но это почти исключалось.

Андреев и я заняли свои места в общем боевом порядке, чуть выше лагов. Уже на подходе к станции противник открыл сильный зенитный огонь. Но ильюшиным не впервые идти напролом. Не мешкая, они делают заход, обрушивают на Угру ливень свинца и море огня и исчезают за ближайшей рощицей. Станция окутывается дымом. Сквозь его густые клубы вздымаются желтые смерчи. Это взрываются цистерны с горючим, вагоны с боеприпасами.

А штурмовики появляются вновь, чтобы еще раз ударить по скоплению вражеских эшелонов. Немного выше илов идет четверка истребителей, ведомая капитаном Кузнецовым. Я знаю только фамилию командира сопровождающей группы. Встречаться с ним не приходилось, хотя и живем по соседству.

Добавив в заваренную кашу солидную порцию перца, горбатые правым разворотом выходят из атаки и устремляются в сторону линии фронта. Лаги перестраиваются. Кузнецов спешит прикрыть ильюшиных справа и натыкается на зенитный снаряд. Его машина перевернулась вниз кабиной…

Что с капитаном? Подхожу к нему. Из левой плоскости лага струей бьет бензин, но летчик упорно тянет за своими, к линии фронта. Он, кажется, увидел меня и теперь чувствует защиту. Дружеское крыло – великое дело в бою. Это утраивает силу, удесятеряет надежду на благополучный исход.

В голове созревает план: если Кузнецову не удастся дотянуть до аэродрома, обеспечу ему посадку на подходящей поляне и помогу уйти в лес. Или сам произведу посадку. А там возьму капитана в свою кабину – и домой.

Основная группа самолетов уже скрылась за горизонтом. Оглядываюсь. Станция Угра полыхает вовсю. Хорошо поработали ильюшины! И вдруг замечаю двух Ме-109. Идут за нами, стервятники. Будь я один, им бы ни за что не догнать меня. Но со мной капитан Кузнецов на покалеченной машине. Не теряя времени, набираю высоту и прижимаюсь к самой кромке тех кучевых облаков, о которых еще в прошлый вылет думал, что они, возможно, пригодятся. Выходит, не ошибся. Пригодились.

Гитлеровские летчики ведут себя так, словно в воздухе, кроме беспомощного Кузнецова, никого нет. Предвидя легкую добычу, они наглеют, устремляются к машине капитана. Не рановато ли торжествуете? Бросаюсь в атаку. Удар, хотя и с дальней дистанции, был настолько ошеломляющим, что ведущий мессер не успел даже увернуться. Оставляя за собой длинную полосу дыма, он кое-как развернулся и пошел со снижением восвояси. Его напарник тоже трусливо повернул назад.

Горячая волна радости заполнила сердце. Меня стали бояться. Бояться вдвоем одного. Это что-нибудь значит, черт возьми! Кузнецов уже перетянул линию фронта. Теперь он вне опасности. От восторга беру ручку управления на себя, сектор газа – до отказа вперед и свечой ввинчиваюсь в небо. С высоты пикирую вслед за самолетом Кузнецова.

Под нами запасный аэродром. Капитан идет на посадку. У него кончилось горючее. А может быть, ранен. Делаю круг и тоже сажусь. Винт яка еще вращается, а Кузнецов уже карабкается на плоскость моего самолета. Перевалившись через борт кабины, обнимает меня, целует.

— Спасибо, друг! Большое спасибо! Я обязан тебе жизнью.

Оказывается, он все видел: и бой с мессершмиттом, и свечу, и мою заботу о нем после перелета линии фронта.

Вместе с техниками залатали пробоины в крыле лага, заменили бензобак, заправили машины горючим и к вечеру уже были дома.

От битвы – к битве

Я твой солдат, твоих приказов жду.

Веди меня, Советская Россия,

На труд, на смерть, на подвиг – я иду.

Николай Грибачев

На Вол-гу, на Вол-гу, на Вол-гу… — ритмично выстукивают колеса поезда. Вагон набит битком. Люди, чемоданы, мешки. Духота. Перебранка и смех. Перед глазами в едком махорочном дыму – фуражки, пилотки и кепки, гимнастерки и пиджаки. На столиках, чемоданах, а то и прямо на коленях – хлеб, сухари, консервы. Кто пьет кипяток без заварки, кто пробует напитки покрепче.

Утолив жажду и по-дорожному закусив, люди снова загомонили на разные лады. Сквозь этот разноголосый гомон послышался нехитрый мотив гармони. Пение вполголоса:

Дан приказ: ему – на запад,

Ей – в другую сторону…

Обрывки разговора:

— Ордена учредили новые. Слыхал?

— Какие?

— Отечественной войны.

— Добрая память будет, кто в живых останется…

— И гвардейские военные звания установили.

— Значит, ты теперь гвардии ефрейтор?

— Поднимай выше – гвардии младший сержант.

— Так, чего доброго, и до большого чина дойдешь.

— И дойду. До Берлина-то шагать далеко.

— Дошага-аем!..

За опущенными рамами окон лето. Торопливо бегут, обгоняя друг друга, поля и перелески, разъезды и полустанки. На крупных станциях невообразимый содом: охрипшие проводники, военные коменданты и их вконец задерганный наряд не в силах справиться с огромными толпами людей – военных и гражданских, здоровых и раненых. Безбилетники штурмом берут крыши вагонов. Похоже, вся Россия находится в движении.