Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше - [5]

Я могла бы заткнуть уши или слегка кашлянуть, чтобы дать понять, что проснулась. Но была не в силах даже пошевелиться все то время, пока продолжалась эта возня, пытаясь замедлить ритм дыхания и молясь, чтобы стук моего сердца не был слышен в другом конце комнаты, погруженной в тревожный полумрак.

Следующие летние каникулы я провела в Бретани, в доме одноклассника, который вскоре станет моим лучшим другом. К нам на несколько дней присоединилась его двоюродная сестра, чуть старше нас. Спали мы в одной из таких комнат, где есть двухъярусные кровати, шатры и потайные закутки. Едва взрослые выходили из спальни после последнего поцелуя перед сном, как только закрывалась дверь, под нашими шатрами из старых клетчатых пледов начинались фривольные, хотя еще вполне невинные игры. Мы запасались реквизитом, который казался нам чрезвычайно эротическим (перьями, кусочками ткани вроде бархата или атласа, оторванными от старых кукол, карнавальными масками, веревочками…). Один из нас добровольно становился пленником, а двое других принимались поглаживать беспомощную жертву, у которой чаще всего были завязаны глаза и связаны руки, задрана ночная рубашка или приспущены пижамные штаны, этими предметами, надежно спрятанными днем под нашими матрасами. Мы наслаждались этими дивными легкими прикосновениями и порой осмеливались украдкой прикоснуться губами, пока еще через ткань, к соску или гладкому лобку.

Наутро мы не чувствовали ни тени стеснения: память об этих ночных забавах растворялась во сне, мы все так же ссорились и все с той же непосредственностью резвились на природе. После просмотра фильма «Запрещенные игры» в программе Cinéclub мы как одержимые увлеклись созданием кладбищ животных: кротов, птиц или насекомых. Эрос и Танатос рука об руку.

Я и мой одноклассник Жюльен еще много лет так играли то у меня, то у него. Днем ссорились в пух и прах, как брат с сестрой. Вечером, в сумраке спальни, на детских матрасах, положенных на пол, магнетическое притяжение действовало как чары, превращавшие нас в ненасытных распутников.

Вечером наши тела стремились друг к другу в поиске наивысшего наслаждения, которого пока не получали, но сам поиск уже являлся достаточной причиной, чтобы раз за разом вслепую повторять одни и те же манипуляции, поначалу неумелые и едва ощутимые, но с течением времени все более уверенные. Мы в совершенстве владели искусством невероятной гибкости, поэтому в изобретении новых нестандартных телодвижений наше воображение ничем не было ограничено. Желанной на интуитивном уровне высшей степени наслаждения мы никогда не достигали, все же наши тела мы изучили еще слишком поверхностно. Но в течение долгих минут нам удавалось балансировать на грани его получения, наблюдая за воздействием каждой ласки на другого, испытывая смутное, полное страхов желание, чтобы внезапно произошло что-то, чего никогда не случалось.

Переход в коллеж положил конец нашей беззаботности. Однажды красная липкая жидкость потекла у меня между ног. Мама сказала: «Ну вот, ты стала женщиной». С тех пор как ушел отец, я безнадежно пыталась поймать на себе взгляды мужчин. Все напрасно. Я страшная. Во мне нет ничегошеньки привлекательного. Не то что Азья, такая красивая, что парни свистят ей вслед.

Мы с Жюльеном недавно отпраздновали двенадцатилетие. Хотя наши дерзкие вечерние игры и начинались с томных поцелуев, это взаимодействие так и не переросло в любовь. В повседневной жизни мы не проявляли друг к другу ни капли нежности, ни знака внимания. Никогда не держались за руки, что выглядело бы более целомудренно, чем то, что мы вытворяли ночью под сенью наших альковов из гусиного пуха. Мы были всем, кроме «жениха и невесты», как нас называли родители.

В коллеже Жюльен начал отдаляться. Лишь изредка мы встречались у него или у меня дома, до этого неделями пребывая в неведении друг о друге. Жюльен рассказывал мне то об одной, то о другой девушке, в которую он влюблялся. Я слушала его, стараясь не показывать своего отчаяния. Надо полагать, я никому не нравилась. Слишком высокая, слишком плоская, волосы, постоянно падающие на лицо, однажды один парень даже обозвал меня жабой прямо на перемене. Азья переехала на новое место очень далеко от нашего дома. Как все девочки моего возраста, я купила тетрадь и начала вести дневник. И к тому моменту, как отрочество положило на мое плечо свою тяжелую ладонь, я не чувствовала ничего, кроме всепоглощающего одиночества.

В довершение всех бед маленькое издательство, находившееся на первом этаже, закрылось. Чтобы свести концы с концами, мама начала редактировать путеводители. Часами сидела дома, склонившись над километрами страниц, которые она просматривала. Пришло время считать каждый грош. Выключать везде свет, не транжирить. Вечеринки стали реже, все меньше друзей приходило поиграть на пианино и погорланить песни. Некогда такая красивая мама зачахла, замкнулась в себе, стала много пить, часами сидеть перед телевизором, набрала вес, запустила себя. Ей было слишком плохо, чтобы увидеть, что ее отшельничество я переносила так же тяжело, как и она.