Софийские рассказы - [119]

— Так-то вот, брат, забывают, быстро забывают… Все им напоминать надо… С глаз долой — из сердца вон… Согласен?

Студенческая бригада перешла из леса во двор дачи. Вокруг треножника вертелись молодые парни и девушки, а профессор, в темных солнцезащитных очках, белых брюках и рубашке с отложным воротником, все напутствовал их, сочетая приятное с полезным. Все были в веселом настроении, навеянном общением с природой.

— Пойду немного подышу свежим воздухом, — сказал я. — Здесь что-то жарко очень…

— Да, жарковато… — И товарищ Мичев вновь схватил трубку телефона.

А я в это время вышел во двор к треножнику, напряженно озираясь. Лили я, к счастью, не нашел и успокоился. Ее не было. Наконец, довольный и счастливый, я попрощался с товарищем Мичевым и отправился на автобусе в Софию.

На конечной остановке, однако, когда я уже сошел с автобуса и готовился пересесть на трамвай, чтобы быстрее попасть домой, слышу вдруг, как кто-то меня зовет:

— Папа!

Я обернулся и увидел Лилю, сидящую в кузове грузовика. Присмотрелся повнимательнее, чтобы лучше разглядеть, и убедился, что это она.

— Папа, мы едем в Панчарево сажать деревья!..

— Вот как!

Парни, сидевшие около нее, улыбались, а она продолжала:

— Я получила телеграмму от Ивана… Приезжает в отпуск…

Я хотел сказать ей что-то назидательное, но мотор затарахтел сильнее и грузовик помчался, увозя молодежь к месту назначения, засаживать деревьями, как сказано в документах и постановлениях, оголившуюся родину. Я долго стоял в задумчивости, а потом сказал про себя: «Права, выходит, поговорка-то…»

А вокруг гудели моторы, шумели трамваи, усиливая мое напряжение до предела…

Автобиография

Наконец-то, перенесясь в прошлое и крестьянские невзгоды, и я написал автобиографию, чтобы поступить на мясокомбинат, где платили хорошую зарплату, где имелись и другие преимущества, которые могли помочь мне прокормить свою большую, как известно, семью. К тому же дело шло к пенсии, когда, по законам природы, обязательным, разумеется, и для меня, мне предстояло уступить свое место другим, потому что годики мои неудержимо катились, приближаясь к своему концу. Одним словом, нечего мне было до окончания века киснуть в почтовом отделении и разносить письма, газеты, телеграммы, почтовые переводы, ожидавшиеся населением когда с радостью, а когда и с разочарованием.

Да, пришло время перестраиваться. Так делали многие, и поэтому я по совету своей жены, Зафирова и других моих друзей, всегда желавших мне только добра, вновь взял курс на мясокомбинат. Разумеется, в конечном счете все опять уперлось в Ивана Г. Иванова, который давал записки и рекомендации и к мнению которого с полным основанием прислушивались повсюду.

Я подал ему заявление с тревогой в душе. Он бросил на него беглый взгляд и тут же поставил меня в тупик:

— А где твоя автобиография?

— Какая автобиография? — удивился я.

— Происхождение, морально-бытовая характеристика и прочее…

Я задумался. Он отложил мое заявление в сторону в прибавил:

— Нет, брат, так дело не пойдет. Иди и пиши автобиографию, и чтоб никакого приукрашивания фактов, потому что за это ты будешь нести ответственность.

— Само собой, — сказал я и пошел писать автобиографию. С авторучкой в руках я сосредоточил все мысли на своем прошлом и написал:

«Я, Драган Иванов Мицков, родился в прибалканском селенье Нижние Овчарни у бедных родителей в начале первой мировой войны, которая принесла народам только муки, а капиталистам и империалистам неисчислимые богатства. Родители мои, бедные скотоводы, умерли рано: отец — на фронте, в окопах, а мать — бабушка Ивана, как звали ее все, — в глубоком тылу, в нищете и голоде. Рос я сиротой, а в четырнадцатилетнем возрасте перебрался в столицу в поисках куска хлеба и крова, где и остался, рано вступив в брак с Радкой Стефановой Чукурлиевой, домашней прислугой, родом из Северной Болгарии. Ее все ценят и уважают как хорошую хозяйку, отдавшую свои силы заботам обо мне и нашей семье, созданной нашими общими с ней усилиями. Во время второй мировой войны служил в почтовом отделении, участвовал в нелегальных собраниях и встречах на чердаках и в полуподвалах, а также на Витоше — этой покровительнице революционной Софии, как, бесспорно, верно пишут о ней в последнее время в газетах и документах. Посещал и товарища Мичева в Центральной тюрьме, где он гнил заживо, осужденный на пожизненное заключение. Никогда не проявлял слабости и страха, кроме одного случая, когда во время бомбардировки убежал без разрешения в расположенное неподалеку от города село Илиянцы и прожил там два дня с напуганной до безумия женой и малолетним ребенком, беспомощным и голодным. Девятое сентября встретил на посту, вооруженным. Товарищ Мичев доверил мне вальтер, который позже, когда положение умиротворилось и утихло, я возвратил в целости и сохранности. Участвовал и в национализации, но немного. Не переставая, занимался самообразованием, переходя от первобытнообщинного к нынешнему строю с неплохими оценками в соответствии, естественно, с требованиями времени и общества, которое следит за всем. В морально-бытовом отношении устойчив, как и Радка — добросовестная мать, воспитавшая сына и внучку. Сейчас строим новую жизнь».