Содом и Гоморра. Города окрестности сей - [91]

— Понятно, — сказал пришлый.

— Что вам понятно?

— Видите ли, я довольно много размышлял о снах.

— А я о них вообще не размышлял. Просто иногда видел их, да и все тут.

— А не вернуться ли нам все же к тому вопросу?

— Можете делать все, что вам захочется.

— Спасибо.

— Ведь вы, конечно же, не выдумали все это.

Пришлый улыбнулся. Бросил взгляд на другую сторону шоссе, на поля за ним и покачал головой, но вслух ничего не сказал.

— Так к чему там вы хотели возвратиться?

— Самое интересное, что ваш вопрос — это как раз тот вопрос, на котором держится весь мой рассказ.

Над их головами пронесся тяжелый трейлер, из-под бетонных сводов вылетели, закружились, а потом вернулись назад ласточки.

— Не судите меня строго, — сказал пришлый. — Эта история, подобно всем другим историям на свете, берет свое начало из некоего вопроса. И любая история, включая те из них, которые оказывают на нас глубочайшее впечатление, некоторым образом возвращается к рассказчику и стирает и его, и его побуждения из памяти слушателей. Так что вопрос, кто рассказчик, очень такой, знаете ли, consiguiente[341].

— Но не может же быть, чтобы все истории были про один и тот же вопрос.

— Еще как может! Когда все известно, никакое повествование уже невозможно.

Билли опять наклонился и сплюнул.

– Ándale, — сказал он.

— Путешественнику было и любопытно, и страшновато, и он возьми да и обратись к этой процессии с каким-то приветствием, да так громко — его слова аж возвратились эхом от дальних скал. Он спросил их, куда это они направляются, но ответом его не удостоили. Стояли на ведущей через перевал древней дороге сплоченной кучкой — немотствующие полуночники с их факелами, всяческими орудиями и ношей — и ждали. Как будто встреченный путник представляет собой для них некую загадку. Или как будто от него положено дождаться определенных слов, которые он еще скажет.

— А на самом деле он спал.

— Я тоже так думаю.

— А если бы он проснулся?

— Тогда бы он перестал видеть то, что видел. И что видел я.

— А почему вы попросту не скажете, что видение бы исчезло, испарилось?

— А что именно оно бы сделало?

— В каком смысле «что именно»?

— Desapareser o desvanecerse[342].

– ¿Hay una diferencia?[343]

— Sí. Lo que se desvanece es simplemente fuera de la vista. ¿Pero desaparecido?[344] — Он пожал плечами. — Куда все исчезает? В случаях, подобных приключениям нашего путешественника, когда у нас нет твердой почвы даже в вопросе о том, откуда он вообще взялся, по поводу того, куда он денется, когда исчезнет, вряд ли можно сказать что-либо определенное. В таких делах вообще — даже твердую точку опоры для начала найти, и то невозможно.

— А можно мне кое-что сказать?

— Конечно.

— Мне кажется, вы страдаете привычкой представлять вещи в более сложном виде, чем это требуется. Почему бы просто не рассказать, что было дальше?

— Хороший совет. Посмотрим, что можно в этом направлении сделать.

– Ándale pues.

— Хотя я должен указать вам на то, что это вы все время встреваете с вопросами.

— Нет, вы не должны.

— Нет, должен.

— Просто продолжайте свой рассказ, да и все.

— Хорошо.

— Все. Помалкиваю в тряпочку.

– ¿Cómo?[345]

— Нет, ничего. Больше не буду задавать вопросы, вот и все.

— Но это были хорошие вопросы.

— Так будете вы что-нибудь рассказывать или нет?

— Гм… В общем, он, видимо, пытался проснуться. Но хотя ночь стояла холодная, а ложем служил жесткий камень, это у него не получалось. Вокруг меж тем стояла тишина. Дождь перестал. Ветер тоже. Участники процессии между собой посовещались, после чего носильщики выступили вперед и поставили паланкин на каменистую землю. На носилках лежала юная девушка с закрытыми глазами и руками, скрещенными на груди, как у мертвой. Сновидец бросил взгляд на нее и перевел его на группу сопровождающих. Несмотря на холодную ночь — а ведь там, в продутых ветрами высях, откуда они спустились, надо полагать, было еще холоднее, — одеты они были очень легко, даже плащи и одеяла у них на плечах были из ткани какой-то очень неплотной вязки. При свете факелов было видно, что их лица и торсы блестят от пота. И как бы ни был странен их вид и непонятна миссия, которую они собирались исполнить, от них веяло чем-то неуловимо знакомым. Как будто он все это уже видел прежде.

— Вроде как во сне.

— Ну, если хотите.

— От моего желания тут мало что…

— Думаете, вы уже знаете, чем этот сон кончится?

— Да есть у меня кое-какие наметки.

— Посмотрим.

— Дуйте дальше.

— Одним из сопровождающих был знахарь или что-то вроде — у него на поясе висели явно всяческие снадобья, он подошел к предводителю, и они посовещались. Черепаховый панцирь вожак сдвинул пальцем себе на макушку, как сварщик маску, но лица его сновидцу все равно видно не было. Результатом совещания стало то, что трое полуголых мужчин отделились от их компании и приблизились к алтарному камню. У них с собой была бутыль и чаша, они поставили чашу на камень, налили до краев и предложили сновидцу выпить.

— Тут я бы крепко подумал.

— Поздно. Он взял ее обеими руками с той же торжественностью, с которой ему ее предложили, поднял к губам и выпил.

— И что в ней было?

— Не знаю.

— А какая была чаша?