Социальные функции священного - [172]
мере, два этих аспекта следует разделять самым строгим образом. Фактически, под вопросом оказывается само понятие душевной болезни. Ведь если, как утверждает Мосс, индивидуально-психологическое и социальное сливаются друг с другом, было бы абсурдом применять в тех ситуациях, когда общество и физиология соприкасаются самым непосредственным образом, к одной из двух сфер понятие (например, болезни), имеющее смысл лишь в другой сфере.
Некоторым наш экскурс, несомненно, покажется опрометчивым, но доходя до последних границ мысли Мосса или даже выходя за них, мы лишь хотели продемонстрировать богатство и плодотворность тем, которые он предлагал читателям и слушателям. Присущее Моссу понимание символизма, целиком подчиненное социологическим доктринам, сформулировано, как и у Дюркгейма, неосторожно: в докладе об «Отношениях психологии и социологии» Мосс все еще верит в возможность создания социологической теории символизма, хотя очевидно, что надо искать символические корни общества. Чем больше мы отказываем психологии в компетенции, распространяющейся на все уровни душевной жизни, тем в большей степени мы вынуждены признать, что лишь она (вместе с биологией) способна объяснить происхождение базовых функций. Не менее справедливо, что иллюзии, связываемые сегодня с понятием «типичной личности» или «национального характера», и порочный круг рассуждений, следующий из этих понятий, основываются на вере в то, что индивидуальный характер символичен сам по себе, между тем, Мосс предупреждал, что (если исключить психопатологические явления) индивидуальное дает сырье или элементы символизма, который, как мы видели выше, даже в плане группы не приходит к своему завершению. Так что и в плане нормального, не в большей мере, чем в плане патологического распространение методов и техник психоанализа на индивидуальную психическую жизнь способно зафиксировать образ общественной структуры. Это не та волшебная палочка, которая поможет этнологии уйти от себя самой.
Индивидуальная психическая жизнь не отражает всей жизни группы; и уж, конечно, не предопределяет форму группы. Значение и важность сегодняшних исследований в этом направлении состоит лишь в том, что индивидуальная психическая жизнь дополняет социальное. Эта комплементарность индивидуальной психики и социальной структуры делает возможным плодотворное сотруднического этнологии и психологии, о котором говорил Мосс. Однако подобное сотрудничество даст какие-то результаты только в том случае, если этнология ради описания и объективного анализа обычаев и установлений не позволит оттеснить себя на второй план и анализ социальных аспектов останется на первом месте, которое не станет подвергаться сомнению в угоду углубленному изучению индивидуальных случаев и субъективных обстоятельств.
II
Таковы, как нам кажется, основные моменты, на размышление о которых могут навести три эссе: «Психология и социология», «Идея смерти» и «Техники тела». Еще три работы, дополняющие этот том (и занимающие большую его часть) — «Общая теория магии», «Очерк о даре» и «Понятие личности»[1148] — представляют не менее важный аспект мысли Мосса, который легче выделить, если проследить путь, проделанный им за двадцать лет, разделяющих «Магию» и «Дар», вехи которого таковы: «Искусство и миф»[1149], «Anna-Virâj»[1150][1151], «Происхождение понятия денег»1-, «Боги Эве денег и обмена»[1152], «Архаическая форма договора у фракийцев»[1153], «Комментарии к одному тексту Посидония»[1154], и дополнить капитальное «Эссе о даре» текстами, свидетельствующими о той же ориентации: «О некоторых примитивных формах классификации»[1155] (в соавторстве с Дюркгеймом), «Эссе о сезонных изменениях эскимосских сообществ»[1156], «Gift, Gift»[1157], «Родство в шутку»[1158], «Wette, Wedding»[1159], «Мужское и женское имущество в кельтском праве»[1160][1161], «Цивилизации» , «Фрагмент плана общей описательной социологии»[1162].
Действительно, хотя «Эссе о даре», вне всяких сомнений, является шедевром Мосса, его самым известным произведением, оказавшим на других исследователей наиболее глубокое влияние, мы бы допустили грубую ошибку, оторвав его от других работ. Именно «Эссе о даре» вводит и утверждает понятие тотального социального факта, но мы без труда заметим, как это понятие связывается с другими темами, рассмотренными выше и лишь на первый взгляд отличающимися. Можно даже сказать, что оно их направляет, поскольку, подобно им, понятие тотального социального факта лишь более систематично и полно пытается определить социальную реальность; лучше сказать, пытается определить социальное как реальность. Ведь социальное обретает реальность, лишь интегрируясь в систему, и это один из главных аспектов понятия тотального факта: «После вынужденных и несколько излишних разделений и абстракций, социологи должны попытаться вновь собрать целое». Но тотальный факт не станет таковым благодаря простой реинтеграции разрозненных аспектов — семейного, технического, экономического, юридического, религиозного, каждый из которых с определенной точки зрения мог бы представлять всю целостность. Он воплощается в индивидуальном опыте, причем двояко: прежде всего, в индивидуальной истории, «позволяющей наблюдать поведение целостных существ, не расчлененных на отдельные способности», и затем в том, что хорошо бы назвать (возвращаясь к архаичному значению слова, применимость которого в данном случае очевидна) антропологией, то есть системе интерпретации, учитывающей одновременно физический, физиологический, психический и
