Социальные функции священного - [171]

Нет нужды начинать споры на эту тему; если мы и привлекли внимание к этой альтернативе, то лишь затем, чтобы показать, что возможно разработать чисто социологическую теорию душевных расстройств (или того, что мы считаем таковыми) не опасаясь, что однажды физиологи откроют биохимический субстрат неврозов. Даже и в этом случае теория осталась бы верной. Достаточно представить себе строение такой теории. Любая культура может рассматриваться как совокупность символических систем, на первом уровне которой располагаются язык, система правил брачных отношений, экономические отношения, искусство, наука, религия. Все эти системы призваны выразить определенные аспекты физической реальности и реальности социальной, плюс к тому взаимоотношения между этими типами реальностей и между самими символическими системами. Однако символическим системам так и не удается сделать это исчерпывающе удовлетворительным образом, кроме того, они далеко не эквивалентны — все это следует, прежде всего, из присущих каждой системе собственных условий функционирования: системы несоизмеримы друг с другом; кроме того, ход истории привносит в системы чужеродные элементы, определяет соскальзывание одной культуры в направлении другой и сбои относительного ритма эволюции различных систем. Итак, из того факта, что общество всегда существует в конкретном времени и месте и потому подвержено влияниям других обществ и предшествующих этапов собственного развития; из того факта, что даже в некоем теоретическом обществе, которое, как мы можем вообразить, существует без контактов с другими и даже не испытывает зависимости от своего прошлого, символические системы, совокупность которых составляет культуру или цивилизацию, но которые все равно остаются несводимыми друг к другу (так как перевод одной системы в другую обусловлен введением констант, которые являются иррациональными величинами), следует, что ни одно общество не является целиком и полностью символическим. Точнее, обществу никогда не удается дать в равной степени всем своим членам средства полностью включиться в создание символической структуры, которая для нормального мышления реализуется только в плане общественной жизни. Собственно говоря, сходит с ума, отчуждается человек, которого мы называем психически здоровым, потому что он соглашается существовать в мире, определяемом исключительно отношением «я» и другого[1145]. Индивидуальное душевное здоровье подразумевает участие в общественной жизни, а отказ (впрочем, это зависит от особенностей, которые общественная жизнь диктует) соответствует появлению душевных расстройств.

Таким образом, любое общество сравнимо с вселенной, состоящей из дискретных, однако высоко структурированных масс. Поэтому наличие определенной части (она может быть разной) индивидуумов, находящихся, так сказать, вне системы или между разными системами, неизбежно. От них группа требует и даже навязывает им некоторые притворные формы компромисса, недоступные на уровне коллектива, воображаемые переходы, воплощение синтеза несовместимых вещей. Во всех внешне явно ненормальных состояниях «больные» лишь транскрибируют состояние группы и проявляют ту или иную ее константу. Их периферийное положение по отношению к некоторой локальной системе не мешает им быть, тем не менее, столь же равноправной составной частью, как и локальная система системы глобальной. Точнее, если бы они не были такими покорными свидетелями, то глобальная система подверглась бы риску рассыпаться на множество локальных. Таким образом, можно сказать, что для всякого общества отношения между нормальными и особыми формами поведения являются отношения взаимодополнительности. В случае шаманизма и одержимости это очевидно, но и не менее справедливо это для форм поведения, которое наше собственное общество отказывается группировать и легитимизировать как призвания, оставляя реализацию некоторого статистического эквивалента на совести индивидуумов, чувствительных по причинам историческим, психологическим, социальным или физиологическим, все равно каким, — к противоречиям и прорехам в социальной структуре.

Итак, мы видим, почему и каким образом колдун становится фактором социального равновесия; то же самое относится к пляскам и церемониям одержимых[1146]. Но если наше предположение верно, из него следует, что душевные расстройства, присущие каждому обществу и часть индивидуумов, затронутых этими расстройствами, являются конститутивным элементом особого типа равновесия, свойственного данному обществу. В своем весьма примечательном исследовании, появившемся сравнительно недавно, Надель отмечает, что любой шаман «в повседневной жизни не оказывается «ненормальным», невротиком или параноиком, что в противном случае он рассматривался бы не как шаман, а как сумасшедший», следовательно, утверждает Надель, между патологическими расстройствами и поведением шаманов существует связь, однако заключается она не столько в уподоблении форм поведения шамана поведению патологическому, сколько в необходимости определить патологическое поведение, соотнося его с поведением шамана. Именно потому, что шаманское поведение нормально, в обществах, где есть шаманы, многие состояния, которые рассматривались бы в другом месте как патологические, могут оставаться нормальными. Сравнительное изучение групп, где есть шаманы и где их нет, в географически ограниченном пространстве показывает, что в отношении психопатических склонностей шаманизм может играть двойную роль: с одной стороны, он эксплуатирует их, с другой — дает им выход и стабилизирует их. Действительно, группы, не знающие шаманизма, под влиянием контакта с цивилизацией переживают рост числа психозов и неврозов, а в других сообществах ускоряется развитие шаманизма, однако без возрастания количества душевных расстройств