Сочинения в двух томах. Том 2 - [31]

Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за ноги. Я незаметно нагнулся, делая вид, что хочу поднять оброненную трубку, и увидел, что на меня смотрит из-под скамьи бледное, измученное лицо мальчугана Сплинтерса, так ужасно пострадавшего тогда в Париже на улице Жубер из-за своей неловкости.

— Что такое? — спросил я.

— Не оставайтесь здесь, уходите! Они узнали вас и хотят убить!

Проговорив чуть слышным шепотом эти слова, мальчуган ползком под скамьями удалился в другой конец комнаты, где и вынырнул никем не замеченный.

Между тем плясун продолжал увеселять присутствующих, и я решил воспользоваться темнотой, чтобы добраться до двери. Но каково было мое удивление, когда, выйдя через широко раскрытую стеклянную дверь на лестницу, я увидел, что на двери, ведущей на улицу, теперь был опущен железный занавес. Это открытие было поистине ужасно. Я сообразил, что железный занавес был опущен с определенной целью, но был почти уверен, что, когда пляска кончится, некоторые из присутствующих пожелают уйти, а тогда и я, выбрав удобный момент, смогу выйти вместе с ними.

С этой целью я остался вблизи занавеса, пока лампы не были снова зажжены и огненный плясун не удалился. Тогда посетители собирались было поставить столы на место, но старая ведьма снова закричала им:

— Нет, нет, красавчики, подождите! Это еще только начало, продолжение следует! Я не отопру вам дверей, пока вы не полюбуетесь моей пляской! Сегодня у нас есть работа, пареньки! Да, работка есть, и на этот раз ваша старая тетка сделает эту работу за вас, а вы посмотрите!

При словах «есть работа» все как-то притихли, и толпа, точно по мановению волшебной палочки, разом отхлынула от меня, так что я остался один среди пустого пространства, и все взоры обратились теперь на меня.

Но те четверо, которых я всего больше опасался, сидели ко мне спиной и ни один из них даже не оглянулся: они были слишком заняты своими собственными делами. Вдруг раздались звуки какой-то душераздирающей, дикой музыки, и старуха, прикрикивая и взвизгивая, пустилась плясать, подражая шотландской «пляске мечей». Сначала она бешено кружилась среди зала, затем отошла к дальнему концу комнаты и оттуда направилась прямо к двери, у которой стоял я. Не знаю, но какое-то тяжелое предчувствие подсказало мне, чтобы я остерегался этой женщины. Сердце у меня учащенно забилось, в то время как она все ближе и ближе подходила ко мне.

Ожидать от кого-либо помощи здесь нечего было и думать. Правда, у меня был при себе револьвер, но что можно было сделать с ним в этой толпе, где таких револьверов были десятки?!

Мне не осталось ничего более, как идти навстречу неминуемой опасности. Я сделал несколько шагов вперед от дверей. В это время старая ведьма, кружившаяся шагах в десяти от того места, где я стоял, вдруг как будто пришла в исступление и, пронзительно взвизгнув, точно коршун, устремилась прямо на меня.

В этот момент, мне помнится совершенно ясно, Паоло и его трое товарищей вдруг вскочили на ноги; остальные присутствующие громко вскрикнули, а старая ведьма, выхватив что-то из-за пазухи, вдруг ударила меня этим предметом по голове, и я потерял сознание.

ХII ЗА КОРМОЙ «ЛАБРАДОРА»

Полная потеря сознания — великое благо, очень редко выпадающее на долю человека.

Сон не дает нам полной бессознательности, и даже бесчувственное состояние не всегда есть потеря сознания. Я дважды в своей жизни лишался чувств, но каждый раз меня мучили тяжелые видения, мозг давили ужасные кошмары.

Все это я испытал и после посещения отвратительной трущобы в Бовери. Сколько времени я пролежал без чувств, где я был в это время — я не знаю и теперь, но все время меня мучили бред и томительный жар. Иногда мне казалось, что сознание возвращается ко мне, но я не мог шевельнуть ни рукой ни ногой. Я положительно леденел от ужаса, чувствуя, как смерть подкрадывалась ко мне.

В минуты сознания я, помню, видел солнце над своей головой и чувствовал легкий ветерок, дувший мне в лицо. Но это продолжалось всего одно мгновение — потом я снова впадал в забытье. Раз я пришел в сознание, ощутив капли дождя на своем лице. Я лежал и спрашивал себя, где я, откуда этот тихий плеск волн и морской ветерок, пахнувший мне теперь в лицо? Затем я увидел, что я привязан за левую руку, ноги мои тоже связаны веревкой. Когда же наконец я поднял голову, то вдруг увидел, к немалому своему удивлению, что лежу на дне лодки, медленно продвигавшейся вперед. Лежал я ногами к корме, и так как моя голова приходилась ниже бортов лодки, то мне нельзя было видеть, что заставляло лодку плыть и где, собственно, я находился — в открытом ли море или вблизи берега.

После долгих усилий мне удалось припомнить предыдущие события, и я понял, что Паоло завел меня в западню, а женщина, нанесшая мне удар, была, очевидно, подкуплена им на это страшное дело. Вероятно, люди Блэка подняли меня в бесчувственном состоянии и перенесли сюда, в эту лодку. Несомненно было одно, что я находился теперь в руках одного из величайших негодяев в мире и часы мои, вероятно, были сочтены.

Но эта мысль не особенно огорчала меня: потому ли, что я был очень слаб, или же потому, что, вследствие сильной боли в голове, я был рад всему, что могло избавить меня от этих мучений. А пока мне хотелось прежде всего поближе ознакомиться со своим положением. Лодка, где я лежал, была щегольской шлюпкой с какой-нибудь яхты, сам я лежал на брезенте, сложенном несколько раз. Второй брезент был подложен мне под голову. Средняя банка была снята для того, чтобы я мог лежать, а к кормовой были привязаны мои ноги. Левая рука была привязана к передней носовой банке, правая же моя рука оставалась свободной. Сначала я удивился этой оплошности, так как под рукой на прикрывавшей меня парусине лежали фляга и десятка два высшего качества «капитанских» бисквитов. Меня томила мучительная жажда, и я поднес к губам флягу. В ней была слабая водка, но я с удовольствием променял бы ее на глоток чистой воды. До сухарей же я не мог дотронуться. Меня начинало знобить от непрерывно падавшего на меня дождя и захлестывавших в лодку волн.