Сочинения в 3-х тт. Том 3 - [165]

— Хорошо, довольно об этом. Я рад, что наши королевские хлопоты наконец закончились. Поцелуй меня.

Она поцеловала и прошептала:

— После того как Василие умрет — а он долго не протянет, если и дальше будет столько есть, — я приеду в Сан-Франциско.

— Ну и хладнокровная же ты стерва, — только и сказал я.

Лайонел Грантхем, экс-король Муравии, прибыл к поезду всего через пять минут после нас. Он был не один. Его сопровождала Валеска Радняк, которая держалась словно настоящая королева. Казалось, она совсем не прочувствовала утрату трона.

Пока мы с лязгом ехали в Салоники, парень был со мной любезным, учтивым, но чувствовал себя в моем обществе, очевидно, не очень уютно. Его невеста не замечала никого, кроме своего любимого. Я не стал дожидаться их свадьбы и сел на пароход, что отплывал через два часа после нашего приезда.

Чек я, конечно, оставил им. Три Лайонеловых миллиона они решили взять себе, а четвертый возвратить в Муравию. А я отправился в Сан-Франциско ругаться со своим боссом по поводу моих неоправданных, по его мнению, трат. Общая сумма их составляла целых пятнадцать долларов.

ЧЕЛОВЕК, СТОЯЩИЙ ПОПЕРЕК ПУТИ

Пер. Т. Осиповой

Сенатор покусывал губу, словно его одолевали неразрешимые проблемы. Это был грузный человек, внешний вид которого говорил о том, что он привык властвовать. Вместительное кожаное кресло, в котором он восседал, казалось слишком легким: массивные плечи и руки выпирали по обеим сторонам кресла подобно тесту, готовому вытечь из квашни.

Голова сенатора, с гривой жестких, седых волос, тоже была массивной, а лицо с крупными, резкими чертами было прорезано линиями, характерными для властолюбцев.

Когда он встал и пошел через библиотеку, чтобы принести виски и сигар для своего гостя, огромная комната как бы уменьшилась в размерах, стены и потолок словно сдвинулись, а блестящий пол, казалось, вот-вот заскрипит под его тяжелой поступью, хотя пол и был слишком добротен, чтобы заскрипеть. Пустое кресло, напоминающее собой обитую кожей пещеру, немедленно потеряло всю свою внушительность, как только сенатор снова опустился в него.

Резким контрастом сенатору был человек, неловко примостившийся на кончике одного из самых неудобных стульев, стоявших в комнате. Пренебрегая импортными сигарами, поставленными перед ним хозяином, он искривленным пальцем запихивал грубый черный табак в трубку из серовато-желтого кукурузного ствола.

На вид гостю было лет шестьдесят пять, хотя, возможно, он и был лет на десять моложе. Прожитые годы скорее иссушили, чем смягчили его. Его нечесаные волосы, вернее, то, что от них осталось, в молодости были, вероятно, песочно-желтого цвета, а теперь стали желтовато-белыми и тусклыми; усы того же оттенка, местами окрашенные табаком в более темный цвет, торчали над его увядшими губами. Лоб у него был низкий, узкий и плоский, почти как у пресмыкающегося; бесцветные глаза были унылы и лишены блеска, а длинный и тонкий нос нависал над косо срезанным подбородком.

В своих грубых башмаках на толстой подошве он едва достигал пяти с половиной футов, то есть был чуть повыше плеча сенатора, а стрелка весов, если б он вздумал узнать свой вес, вряд ли показала бы больше ста пяти фунтов. На нем был мешковатый костюм табачного цвета, на полу рядом с ним лежала мягкая черная шляпа. Набив трубку, он повернулся к столу, налил виски в стакан и осушил его с безразличным видом, без гримасы отвращения или удовлетворения, которой обычно сопровождается поглощение чистого виски. Затем, не обращая внимания на спички, лежащие возле него, он обшарил карманы и вытащил свои. Чиркнул спичкой о подметку и зажег трубку.

Его взгляд ни на секунду не задерживался на роскошной обстановке комнаты: время от времени он переводил глаза с сенатора на трубку, затем на шляпу, лежавшую на полу, и снова на сенатора.

Этот маленький человечек явно не привык к такой изысканной обстановке и чувствовал себя в ней неловко, но все же почтения к окружающему его великолепию не испытывал ни малейшего. Скорее, он не одобрял этой сибаритской квартиры и потому решил ни на что не обращать внимания.

Сенатор жевал сигару. Хмуро смотрел себе под ноги и говорил. В политических кругах его считали сдержанным человеком, одним из тех, кто выражает свои мысли кратко и весьма резко. В данный момент его речь не соответствовала общепринятому мнению.

Он говорил бессвязно, не заканчивая начатых фраз, не заботясь об нх логической связи. Человечек отвечал время от времени — вяло и односложно, сухим, пронзительным голосом. Слова хозяина, по-видимому, не производили на него никакого впечатления. Было совершенно очевидно, что сенатор послал за ним не для того, чтобы обсуждать виды на урожай или политическое положение в округе Садлоу Каунти.

В таком нервозном словоизлиянии сенатор потерял три четверти часа. Затем он бросил потухшую сигару в камин, придвинул кресло к стулу своего гостя, наклонился к нему ближе; морщины на его лбу обозначились еще резче.

— Но я хотел видеть вас совсем не для этого, Инч, — сказал он. Его низкий голос звучал внушительно, хотя он произносил эти слова полушепотом. — Я попал в трудное положение, и мне нужна помощь.