Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - [96]

Вечером перебираюсь из гостиницы в тесную Петину развалюху, знакомлюсь с его беременной женой и родителями.

В воскресенье — 1 июля — решили отправиться на пляж, собираемся с утра, но это продолжается так долго, что выехать удается в седьмом часу вечера. Солнце зашло за облака, вода покрывается рябью от сильного холодного ветра. Нас четверо, но купаюсь я один, как говорят мои арнаутовцы: «Не все — через одного». Моюсь у берега с мылом и песком, растирая до красноты кожу; после купания долго дрожу на траве. Петр дает мне свой пиджак, я немного отогреваюсь, и через вокзал вечером возвращаемся в хату, боковушку которой хозяйка Ирина Кирилловна весь день мажет глиной.

На следующее утро все пошли копать глину. Выходим на край села, спускаемся в балку. После осмотра нескольких ям и маленьких пещер старик-хозяин выбирает одну, которая ему кажется наиболее хорошей и удобной. Старик копает, но больше указывает. Нельзя сказать, что я очень хочу копать, но все работают, и мне стыдно быть бездельником.

Затем я и старуха (И. К.) выбрасываем глину ведрами наверх, где стоит повозка, запряженная волами. Нагрузили 50 ведер, и старик со старухой уезжают, а я и Петр заготавливаем глину. Петр работать не любит, но копает усердно, пот льет с него градом, майка мокрая. Возвращается повозка, и мы грузим еще 40 ведер сухой глины. Потом возвращаемся домой.

Здесь я наблюдаю украинский способ строительства: кучку сухой глины заливают водой и долго месят ногами. Затем добавляют соломы и снова все это промешивают ногами. Строительный материал готов. Его берут большими лепешками и обмазывают ими стены. Бросят глину в стену и размазывают. Промазав хорошо один раз, ждут, пока высохнет, и повторяют всю процедуру с начала.

10 июля — Утром еду в город, захожу на почту. Мне ничего нет. Купив колбасы, возвращаюсь в Арнаутовку и собираюсь в дорогу. Заходит старуха и сообщает, что Лида родила дочку. Петр опять что-то сделал не то, чем-то проявил невнимательность, и теперь она хочет записать ребенка на свое имя. Ну, это их дело. Прощаюсь с хозяевами. Они не особенно расстроены моим отъездом, у них и без меня достаточно горя.

Из Арнаутовки еду в Николаев, в вагоне тесновато. Смуглый мужчина с усиками не умолкая острит, причем довольно неудачно и глупо. По внешнему виду и по наречию он похож на цыгана, лицо красивое, черные глаза. Мне думается, что он лицом похож на Григория Мелехова из «Тихого Дона» М. Шолохова (по крайней мере, я его таким представлял). Обратив внимание на его правое колено, я замечаю, что у него нет правой ноги — сквозь брюки проглядывают очертания протеза. Мастер-колбасник, работает в Вознесенске, а в свободное время торгует барахлом.

В углу сидит очень молчаливый мужчина, лет 35—38. Полку надо мной занимает молодая женщина, красивая темная шатенка с правильным, круглым овалом лица и с темными глазами. Она едет с коллегой в Москву на совещание работников народного образования. Он провинциальный полуинтеллигент, весьма ограничен, боится воров и сквозняков.

Подъезжаем к Знаменке, где предстоит пересадка. Сдаю вещи в камеру хранения и, чтобы закомпостировать билет, устраиваюсь в комнате длительного отдыха. С трудом умываюсь: напор воды очень слабый, и вода еле капает.

Обедаю в ресторане. Порядки удивительные: ничего нет, сидишь целый час, и к тому же официантки грубы. Последнее переполняет чашу моего терпения, и я занимаюсь литературным творчеством в жалобной книге. В комнате отдыха много таких же, как я, проезжающих. Уснуть не удается, хоть и окна зашторены, и тишина. Выхожу на улицу, брожу по перрону. Много военных: где-то на путях стоит воинский эшелон. Завидую находящимся в нем. С удовольствием бы сейчас проехался на товарном поезде: и спешки нет, и на всех станциях стоит, да и приятно испытать ощущение военных лет.

Сорок минут первого: к перрону подходит поезд, первым залезаю в вагон и занимаю среднюю полку. Подо мной на нижней полке какая-то плохо одетая однорукая женщина; на соседней полке — мужчина в старой, полинявшей гимнастерке. Мне он кажется стариком, в полутьме я его называю «батей». Наутро вижу, что он нестар, участник войны: на гимнастерке ордена Отечественной войны и Красной Звезды, значок «Отличный разведчик». Сам родом из-под Херсона, после войны работал председателем колхоза и за что-то снят с этой должности. Хитроват. Невысокого роста, загорелый, лицо продолговатое, нос с горбинкой.

А другая пассажирка — немолодая женщина, лет сорока, с круглым простым лицом, курносая, — начала рассказывать о своем участии в войне. Она инвалид, с первых дней была на фронте. Отступая из Николаева, переправилась через Днепр на бочках из-под вина, воевала до конца 1944 года. Была тяжело ранена в ляжку левой ноги. После войны работала в торговой сети, сейчас — на железной дороге. Мужа ее, командира Красной Армии, убило под Ново-Московском (Украина). Детей нет, замуж выходить не хочет: «Без мужа спокойнее».

11 июля — Вот и Николаев. Сдаю вещи в камеру хранения и пешком отправляюсь в город. Захожу в парикмахерскую, бреюсь и стригусь. Останавливаюсь в доме колхозника, снимаю койку и иду на базар. Поражает обилие овощей, зелени, фруктов. На прилавках, в корзинах и в ящиках абрикосы, вишня, груши, помидоры, огурцы и яблоки. Цены умеренные. Завтракаю в базарном буфете и отправляюсь в музей. Музей в городе очень бедный, но лучше Кировоградского и просторней, но порядка нет. О десанте Ольшанского нет ничего, кроме газетной статьи. На трамвае, которые в Николаеве именуются «марками» (первая «марка», вторая «марка» и т. д.), еду в яхтклуб. Народу очень много: в большинстве местные николаевские, но есть и приезжие. Буг очень широкий, на глаз около двух километров. По поверхности скользят яхты, много лодок и купающихся.