Сочинения - [2]

Я приходил в два, два, и два, и два

Не заставал. Но застывал. Что делать!

Се слов игра могла сломать осла,

Но я осел железный, я желе

Жалел всегда, желел, но ан ослаб

Но ах еще! Пожалуй пожалей!

Не помню. О припомни! Нет умру.

Растает снег. Дом канет бесполезно.

Подъемная машина рвется в бездну

Ночь мчится к утру. Гибель поутру.

Но снова я звоню в парадный ход.

Меня встречают. Вера, чаю! чаю

Что кончится мой ледяной поход,

Но Ты мертва. Давно мертва!.. Скучаю

Армейские стансы

Александру Гингеру

Как в зеркало при воротах казармы

Где исходящий смотрится солдат,

Свои мы в Боге обозрели бармы

И повернули медленно назад.

Добротолюбье — полевой устав

Известен нам. Но в караульной службе

Стояли мы, и ан легли, устав.

Нас выдало врагам безумье дружбы.

Проходим мы, парад проходит пленных,

Подошвою бия о твердый снег.

По широтам и долготам вселенной

Мы маршируем; может быть во сне.

Но вот стучат орудия вдали,

Трясутся санитарные повозки,

И на дороге, как на мягком воске,

Видны таинственные колеи.

Вздыхает дождь, как ломовая лошадь.

На небесах блестят ее бока.

Чьи это слезы? Мы идем в калошах.

Прощай запас, уходим мы. Пока.

Идут нам в след не в ногу облака.

Так хорошо! Уже не будет плоше.

1925

Дождь

Владимиру Свешников

Вздувался тент, как полосатый парус.

Из церкви выходил сонливый люд,

Невесть почто входил вдруг ветер в ярость

И затихал. Он самодур и плут.

Вокруг же нас, как в неземном саду,

Раскачивались лавры в круглых кадках,

И громко, но необъяснимо сладко

Пел граммофон, как бы Орфей в аду.

«Мой бедный друг, живи на четверть жизни.

Достаточно и четверти надежд.

За преступленье четверть укоризны

И четверть страха пред закрытьем вежд.

Я так хочу, я произвольно счастлив,

Я произвольно черный свет во мгле,

Отказываюсь от всякого участья

Отказываюсь жить на сей земле».

Уже был вечер в глубине трактира,

Где чахли мы, подобные цветам.

Лучи всходили на вершину мира

И улыбаясь умирали там.

По временам, казалось, дождь проходит.

Не помню, кто из нас безмолвно встал

И долго слушал, как звонок у входа

В кинематограф первый стрекотал.

1925–1929

Сентиментальная демонология

Михаилу Ларионову

Снижался день, он бесконечно чах,

И перст дождя вертел прозрачный глобус.

Бог звал меня, но я не отвечал.

Стеснялись мы и проклинали робость.

Раскланялись. Расстались. А раз так,

Я в клуб иду: чертей ищи где карты.

Нашел, знакомлюсь чопорно, простак,

А он в ответ: Я знаю Вас от парты.

Вы помните, когда в холодный день

Ходили вы за городом на лыжах,

Рассказывал какую дребедень

Я, гувернер курчавый из Парижа.

Когда ж в трамвай садились вы во сне,

Прижав к груди тетрадь без промокашки,

Кондуктор, я не требовал билет,

Злорадствуя под синею фуражкой.

Когда же в парке, с девою один,

Молчали вы и медленно краснели,

Садился рядом щуплый господин

В застегнутой чиновничьей шинели.

Иль в мертвый час, когда ни пьян, ни трезв,

Сквозь холод утра едет полуночник,

К вам с грохотом летел наперерез

С невозмутимым седоком извозчик.

Иль в бесконечной улице, где стук

Шагов барахтался на вилке лунной,

Я шел навстречу тихо, как в лесу,

И рядом шел и шел кругом бесшумно.

И в миг, когда катящийся вагон

Вдруг ускорял перед лицом движенье,

С любимой рядом сквозь стекло окон

Лицо без всякого глядело выраженья.

Лицом к лицу и вновь к лицу лицом,

До самой смерти и до смерти самой.

Подлец встречается повсюду с подлецом

В халат одетым или даже дамой.

Пока на грудь, и холодно и душно,

Не ляжет смерть, как женщина

В пальто, И не раздавит розовым авто

Шофер-архангел гада равнодушно.

Ангелы Ада

Алексею Арапову

Мне все равно, я вам скажу: я счастлив.

Вздыхает ветер надо мной; подлец.

И солнце безо всякого участья

Обильно поливает светом лес.

Киты играют с кораблями в прятки.

А в глубине таится змей морской.

Трамваи на гору взлетают без оглядки

И дверь стучит, как мертвецы доской.

А дни идут как бубны арестантов,

Туда где кладбище трефовое лежит.

Сидят цари как толстые педанты

Валеты держат палки и ножи.

А дамы: как красивы эти дамы,

Одна с платком, соседняя с цветком,

А третья с яблоком протянутым Адаму,

Застрявшим в глотке — нашим кадыком

Они шурша приходят в дом колоды,

Они кивают с веера в руке.

Они приносят роковые моды

Обман и яд в оранжевом чулке.

Шумят билетов шелковые юбки —

И золото звенит как поцелуй.

Во мгле горят сигары, очи, трубки.

Вдруг выстрел! как танцмейстер на балу.

Стул опрокинут. Черви уползают,

Преступник схвачен в ореоле пик,

А банкомет под лампой продолжает

Сдавать на мир зеленый цвет и пыль.

1926

Борьба со сном

Ан по небу летает корова

И собачки на крылышках легких.

Мы явились в половине второго

И вздохнули всей емкостью легких.

Ой, как велосипедисты, быстро

Под окном пробегают дни —

Лишь мы оба, что знаки регистра

Бдим случайности во вне одни.

Понижаясь и повышаясь

Пальцы нот шевелятся достать нас: о крючья!

Ты скрипичная выше, рогатка кривая,

Ниже я круглый басовый ключ.

Ноты разны, как ноты разны государств,

Но судьба утомилась сидеть за роялью.

Вот тетрадка захлопнулась: бац! без вреда.

В темноте мы заснули в ночи борсальной.

Электрической лампы полуночное солнце

Лишь скользит вдоль страницы, белесой как снег.

Вижу сон: мы пюпитр покинули, сон!

Мы оделись как люди. Вот мы вышли. Нас нет.

Только пара шагов меж скрипичным и басовым,