Собственные записки. 1829–1834 - [105]

Изо всего же случающегося мне кажется, что граф Чернышев злобствует на меня, но не смеет явно показать вражды своей по участию, которое приняли во мне графы Орлов и Бенкендорф, в видах неудовольствия на Чернышева, поставив меня орудием. Что мне остается желать, как не совершенного удаления от сего круга злобы, козней и личной вражды, через который только доступен государь, единый из них с правилами прямоты и чести?

15-го ввечеру я получил записку от военного министра, коей он уведомляет меня, что как я отправляюсь в отпуск с условием возвратиться при первом востребовании, то государь разрешает мне ехать, не представляясь.

16-го я ездил к Бенкендорфу показывать записку сию, дабы он вторично не доложил обо мне государю. Он опять повторил мне, дабы я впредь уже всегда к нему относился в подобных случаях, называя для примера некоторых флигель-адъютантов, коим он доставляет представления государю. Мог ли я ему заметить то, чего он сам не разумел, именно, что флигель-адъютанты, состоя при лице государя, остаются вообще в сем звании без какого-либо назначения, тогда как генерал-адъютанты, и особливо я, пользующийся сим званием только как почестью, бывают назначаемы на разные места, в коих они совершенно зависят от графа Чернышева, который верно не упустит случая отмстить за избрание иного, кроме его пути и тем удовлетворить свою злобу или зависть к Бенкендорфу? Вот здешний ход дел, вот упражнения и сношения здешние. Я продолжал в течение дня делать некоторые прощальные визиты у начальников, коих здесь очень много и с коими я уже близ недели разделаться не могу, но имел мало успеха.

Застал я только Клейнмихеля и Канкрина, с коими и распростился. Первый показывал большие расположения к угодливости, совершенно лицемерные; последний же много искренности и занял меня поучительным и беспристрастным разговором своим о делах. Человек сей, верно, полезнее и занимательнее, если не всех, то многих здесь служащих вблизи государя.

17-го я все утро проездил в новой форме с прощальными визитами к тем лицам, которым должно было их сделать по необходимости. Сперва был я у Клейнмихеля, к коему еще имел надобность по случаю, что испрашиваемое мое засвидетельствование статей к получению пряжки уже около года, о чем я несколько раз с тех пор повторял записками и на словах, было, наконец, прислано ко мне; но как никто не позаботился о прочтении сего списка, то и написали мне неправильный срок, а вместо всей экспедиции моей в Египет и Турцию написали, что я никакой команды и поручения во все сие время не имел. Сие было подписано и военным министром, и дежурным генералом! Надобно было все сие исправить, и Бог знает, когда статьи сии снова получатся; но вот каким образом увеличиваются все переписки. Здесь дела иначе не де лаются.

Я был у фельдмаршала, князя Волконского и графа Толстого. Последний с участием радовался тому, что я отказался от места генерал-квартирмейстера и советовал мне потерпеть еще несколько для получения места корпусного командира.

Потом я был у великого князя. Кто едет к нему являться, может быть уверен, что на сие посвятит все утро, ибо он заставляет долго дожидаться. Сие и со мной случилось; когда же он вышел, то не сказал мне ничего особенного, кроме похвалы о Москве.

От него я пошел к великой княгине, где дожидался также целый час, но и разговор мой с ней продолжался довольно долго: она так приятна, что с удовольствием проводишь с ней время. Она говорила со мной о путешествии моем в Хиву, о пребывании в Грузии, шутила над строгим взглядом моим, с коим я оставался на балах, находила, что занятия и род жизни здесь не могли нравиться порядочному человеку, привыкшему к деятельности и путным занятиям, и не советовала мне делать какие-либо усилия над собою, дабы привыкнуть к сему роду жизни, ибо от оного теряются все способности ума и души. «Кто хочет не наблюдать, должен ехать прочь отсюда». Она не могла нахвалиться своим пребыванием в Москве. Искренний разговор ее склонил и меня к таковому же. Я сказал ей чувства сии относительно к здешнему роду жизни и намерения мои навестить брата своего в Вятке.

– Это занимательное путешествие, – отвечала она, – кому не лестно увидеть богатые губернии восточной России? И я бы с удовольствием побывала в них.

– Вы бы должны предпринять сие путешествие, – сказал я.

– Как же можно одной! Разве мне сделаться Дон-Кихотом? Да притом же и императрица еще не ездила туда.

– Вы ездите, однако же, на воды за границу; почему бы вам не съездить на Кавказ, сделав небольшой круг?

Она воспользовалась сим случаем, дабы обратить разговор на Кавказ и Грузию, слушала со вниманием, что я ей говорил о намерениях правительства перевести торговлю Индии через Хиву и Астрахань в Россию, выхваляла достоинства А. П. Ермолова. Как ее разговор различествовал от того, коим она занимается в присутствии других, говоря только о войсках и солдатах!

Я вышел от великой княгини в восхищении от ее образа мыслей и разговора; подобного я не слыхал здесь ни от кого. Но она не умела утаить и соперничества своего с императрицей. Между разговорами своими она сказала, что не постигала, каким образом здесь должностные люди умели при рассеянностях еще заниматься делом. Я отвечал, что сам не постигал сего и не признавал в себе способностей, дабы нести сии две обязанности вполне с успокоением совести на счет исполнения их по надлежащему.