Собрание стихотворений - [2]

История ясно показывает нам незыблемость религиозно-эстетического начала. Это начало роднит между собой века и народные массы. Всякое создание научно-философской мысли неизбежно будет преодолено будущим; только миф — несокрушим, только искусство — нетленно. При современном состоянии философской мысли едва ли возможно, без компромисса и самообмана, принять метафизику апостола Павла. Но как прежде цветут масличные ветви, которыми дети еврейские устилали путь Иисусу Христу; и на нашем бедном севере ежегодно встречают «грядущего во имя Господне», и не увянут вовек весенние вербы, которые мы подьемлем как ветви масличные.

Я придаю значение моей книге лишь постольку, поскольку она является ученическим опытом. Сведущий читатель легко уловит в моих стихах подражательные элементы. Главными образцами для меня были: Гораций, Ронсар, Пушкин, Кольцов, Баратынский, Брюсов и Вяч. Иванов. Этим поэтам обязан я тем относительным искусством стихосложения, которое отличает более поздние стихотворения от ранних.

Сергей Соловьев

1906 г. 1 октября, Покров с. Дедово

МАСЛИНА ГАЛИЛЕИ

Благоухай Сионе!

Декемврий, кг день,

стихира на стиховне

I. ИАКОВ [4]

1

Покинул я родные нивы,

Бежал от отческих полей,

Где жил я — баловень счастливый

Ревекки, матери моей.

Темнеет вечер; голос стада

Звучит в померкнувших горах.

Струится тихая прохлада;

Вечерний ветер гонит прах.

Горит заря огнем багровым.

Слетает пыль с горячих губ…

Накрой меня зеленым кровом

Ты, широковетвистый дуб!

Изгнанник отческого дома,

Я на дороге изнемог.

Кругом не вижу водоема,

Где утолить бы жажду мог.

Вдали край неба стал туманен.

Смешались мысли, как в бреду.

В одежде рваной, весь изранен,

На камень голову кладу.

2

Я знал: меня ты не оставишь,

И на дороге, беглецу,

И мне свой вечный голос явишь,

Как Аврааму и отцу!

Я видел въяве подтвержденье

Отцам дарованных надежд,

И с неба ангелов схожденье,

И блеск серебряных одежд.

В былых утешенный печалях,

Я внял пророчеству о Ней,

И реял духом в светлых далях,

Над рядом белых ступеней.

Я утром вновь пошел в дорогу,

К иным краям, к иной стране,

И жертвенник поставил Богу,

В Вефиле явльшемуся мне.

II. СВЯТОЙ ПУТЬ [5]

М.И. Сизову

Вот кувшин последний выпит,

Хлеб давно иссяк в кульке.

Дряхлый тайнами Египет

Смутно брезжит вдалеке.

Села — реже, горы — диче.

Ослик зыблет колыбель.

С грудью матери девичьей

Слил уста Иммануэль.

Смотрит девушка любовно

Сыну в сонное лицо.

Зверь под ней ступает ровно;

Тает звездное кольцо.

Тихий мальчик, сон лелея,

Пьет святое молоко.

Край, вскормивший Моисея,

Твой рубеж — недалеко.

А за дальними горами

Брызги крови кормят пыль.

Над детьми стенает в Раме

Матерь древняя Рахиль.

И солдаты в селах рыщут,

Вес пороги обагря.

Ненасытно, жадно ищут

Иудейского царя.

Села — реже, горы — диче

Ослик зыблет колыбель.

С грудью матери девичьей

Слил уста Иммануэль.

Солнце. Мрак лучами выпит.

Сын, проснись! потом — дремать.

Дряхлый тайнами Египет

Принял девственную мать.

III. МАРИЯ МАГДАЛИНА [6]

Sur quels pieds tombez-vous, parfums de Madeleine?

A. Musset

Чья это песня во мраке доносится,

Чьи это, чьи это слышны рыдания?

К гробу Христову несет Мироносица

Благоухания.

Там горизонта туманная линия.

Скоро засветит заря Магдалине.

Плавают сумерки, сумерки синие

В тихой долине.

К гробу приходит, никем не замечена.

Там, в глубине кипарисного сада,

В камне пещерном гробница иссечена.

Вот и ограда.

«Вижу зари задрожавшие пятна я,

Серые камни пещеры зардели.

Там погребенный лежит, ароматные

Ткани на теле.

Нашим рыданьям не внемлет,

Скрытый в могильные недра…

Пальмы чернеют, и дремлют

Стройные кедры.

Долами, мраком объятыми,

В страхе пошла я сегодня.

Шла умастить ароматами

Тело Господне».

Чья это жалоба носится,

Сумрак предутренний гонит?

К камню припав, Мироносица

Плачет и стонет.

IV.ПЕРЕД ИЕРУСАЛИМОМ

Уж город царственный воздвигся перед Ним.

Он шел, не преступив положенного срока;

В последний раз теперь Он шел в Иерусалим:

Он шел, да сбудется писание пророка.

Дрожали на песке отливы багреца;

Был запад облечен в торжественную ризу,

И отблеск заревой с высокого зубца

Спускался медленно по белому карнизу.

И Он опять прошел по дорогим местам,

Опять увидел стен высокие уступы,

Громады мрамора, дворцы и, здесь и там,

Детей пустыни, пальм разбросанные купы.

Опять привычный взор слепила пестрота

Семьею тесною столпившихся строений

И горделивых стен немая высота.

Он знал, что придут дни последних запустений,

И город рушится, как пепел, как мечта.

А ночь всё медлила, и тихо вечер гас,

Сгущая по стенам причудливые тени.

Он шел в Иерусалим. Он шел в последний раз,

Покорный голосу отеческих велений.

Вспомнил он, вспомнил тогда

Детства забытого лета:

Милые сердцу года,

Домик родной Назарета.

Звезды тихонько горят.

Синяя, звездная тишь…

Там убегающий ряд

Плоских, белеющих крыш.

Дети давно уже спят,

Мальчику только не спится.

Звезды ему говорят,

Что-то далекое снится.

Мать с кувшином поутру

Тихо идет от колодца.

Дети заводят игру,

Говор и смех раздается.

Плавно ступает она,

Легкою тканью одета.

В косы ее вплетена,

Яркая блещет монета.

К матери мальчик бежит,

На спину влез к ней украдкой,

Звонко смеется, шалит

Платья широкого складкой.

Где он ни кинет свой взор,

Всё ему — радость, игрушки.

Звякнул отцовский топор,