Собрание стихотворений - [9]
Шрифт
Интервал
И в смерти час, и в вдохновенья час
Со мною ты всегда неотделимо,
Всё движется, всё — мимо, мимо, мимо…
Недвижно лишь твоих сиянье глаз.
III
И в сложности мучительной моей,
И в простоте сияющей твоей,
В моём почти безумном вдохновенье,
В твоём простом, как райской птицы, пенье,
Есть общность странная, есть тот же звук иль тишь,
Среди других их сразу различишь,
Какая-то чуть видная черта
В морщине лба или улыбке рта,
Одна и та же слабость или сила —
Она навеки нас соединила.
IV
Иногда мне кажется — ошибка,
Столько раз солгавшая мечта, —
Я совсем не тот и ты не та,
Лишь кривая на губах улыбка.
Боже мой! — от века каждый знает,
Чем кончается земная страсть, —
Человек лишь для того взлетает,
Чтоб вздохнуть, и крикнуть, и упасть.
Но в ответ, не говоря ни слова,
Может быть не слыша ничего,
Ты глядишь, и нежно и сурово,
В глубину безумья моего
И украдкой крестишь неземною,
Легкой и горячею рукою.
V
Я знаю, исчезнет вот это печальное счастье,
И ляжет на сердце уже ледяная рука,
И страсти на смену придёт неземное бесстрастье,
И ветер сорвет лепестки золотого цветка.
Я знаю — исчезнет… Но что мне до исчезновенья,
Когда ты живёшь всем смертям вопреки и в ответ,
Когда мне так сладко меж жизнью и смертью скольженье,
Сквозь ясность слепую и сквозь ослепительный бред.
Мы, помнишь, читали — «одни поцелуи всесильны»,
Мы, помнишь, метались, друг друга по свету ища?
Какое нам дело, что где-то есть сумрак могильный,
И что у Распятья горит гробовая свеча.
VI
Ты отнял у меня мою страну,
Мою семью, мой дом, мой легкий жребий,
Ты опалил огнём мою весну —
Мой детский сон о правде и о небе.
Ты гнал меня сквозь стужу, жар и дым,
Грозил убить меня рукою брата,
Ты гнал меня по всем путям земным,
Без отдыха, надежды и возврата.
Меня Ты ранил жалом нищеты,
Болезнями, и голодом, и жаждой,
Я прозревал жестокие черты
За каждой болью, за обидой каждой.
И нет конца — Ты мучишь вновь и вновь,
И нет конца и нет тоске названья —
Ты отнимаешь у меня любовь,
Последнее моё очарованье.
Её Ты мучишь страшною мечтой,
Свой мёртвый Лик к живой душе склоняя,
Я вижу, никнет под Твоей пятой
Мой золотой цветок, моя любовь живая.
Вот, тяжело встаёт моя душа
Тебе наперекор, Тебе навстречу,
Пускай едва жива, пускай едва дыша,
Но вечная перед Тобой Предвечным.
И там, в Твоём аду, и здесь, с Тобой в борьбе,
За всё спасенье и за всё блаженство,
Вот эту страсть, вот это совершенство
Моей любви не уступлю Тебе.
VII
Быть может скоро, на закате дня,
Иль на рассвете, на одно мгновенье,
Увижу я, что всё вокруг меня
Нездешнее имеет выраженье.
Вокруг меня сольются ночь и день
В каком-то небывалом сочетанье,
И дрогнет мир и поплывёт, как тень,
В прозрачный свет, похожий на звучанье.
И я пойму, зачем из темноты
Я вызван был на счастие и муки,
И улыбнусь… Ко мне склонишься ты
И на груди мне накрест сложишь руки.
* * *
Ты остался один — не надейся, не плачь, не гордись.
Ты напрасно родился, и сердце напрасно любило,
Над тобою сияет тебя обманувшая высь,
Пред тобою зияет, молчанием вечным, могила.
Наклонись над столом, над бесплодной пустыней листа,
На которой ты думал взрастить небывалые розы,
Здесь от стужи и жажды твоя погибала мечта,
Здесь она, задыхаясь, кричала мольбы и угрозы.
Ради нескольких ангельских слов, ради нескольких строк,
Ради тёмной мечты и безрадостной и величавой,
Ты отдал свою жизнь — и уже приближается срок,
И тебе уж не надо ни слова, ни счастья, ни славы.
На земле умирает любовь, в небесах угасают лучи,
Слышишь, ангел поёт… — Замолчи, пожалей, замолчи.
* * *
А всё-таки всего страшнее гроб —
На сердце лёд и тление на лоб,
И гвоздь, что будут в крышку забивать.
И будет каждый горсть земли бросать, —
За горстью горсть и за рукой рука,
Глядишь, похоронили чудака,
Который верил, и любил, и ждал,
И о бессмертии стихи писал,
И будет холм и деревянный крест,
И тишина и пустота окрест.
Но, может быть, за этим будет свет,
Который ты предвидел столько лет,
И станут явью все земные сны,
И все мечтанья будут свершены,
И ты, моя любовь, и ты, моя звезда,
Со мной соединитесь навсегда.
Всё может быть, всё может сердце ждать,
Когда оно не хочет умирать,
И ожидая неземной полёт,
Оно страшится и оно поёт…
* * *
Ты видишь, Муза стоит над тобою, грозя:
«Есть много слов, которых сказать нельзя.
А самое страшное слово, оно в тебе —
В твоих мечтах, и слезах, и в твоей судьбе.
Ты знаешь, давно это слово сказать пора —
Поймать это слово, пронзить остриём пера.
Но когда ты пронзаешь его, оно мертво,
Потому что пронзаешь ты себя самого».
* * *
В. Ходасевичу
Страшно мне и горько в этом мире,
Холодно среди могильных плит —
Ты всю жизнь душой склонялся к лире,
Жизнь ушла, а лира всё звучит.
Страшно мне — в безвыходном покое,
В ледяном безмолвии земли,
В полусгнившем гробе, слышишь ли
Ты звучанье это неземное?
1944
* * *
Прости, если можешь, — недаром ты плакал ночами,
Недаром томился, недаром надежда лгала…
Лишь смерть не прощает, она за твоими плечами
Косу поднимает и два раскрывает крыла.
Прости, если можешь, измену, прости равнодушье,
Убийцу прости, если можешь, прости дурака,
И страх, и дневную тоску, и ночное удушье,
И чёрное дуло, что стынет, дрожа, у виска,
О, страшная стужа и жажда в пустыне безводной,
О, крик безответный, похожий на плач или смех!