Собрание стихотворений - [15]

   Что солнечного младенца

   Мир убьёт и сожрёт...

   19 ноября 1962

ЗИМНИЕ ДЕРЕВЬЯ

   Чернила мокрого рассвета расплываются голубым.

   Деревья на кальке тумана

   Выглядят сухим рисунком из учебника ботаники.

   Воспоминанья нарастают -

   Кольцо обручальное на кольцо натяну-

   то... Ни абортов нет, ни скандалов.

   Деревья надёжней женщин: (преданнее любой жены!),

   Они семена рассыпают,

   как всегда рассыпали с лёгкостью дуновения,

   Доверчиво пробуя на вкус полёты крылатых ветров,

   и ноги ветрам не нужны!

   Деревья по пояс в историю погружены...

   И - только крылья, крылья лебедя.

   Из другого мира, полного света.

   Душа каждого дерева - Леда...*

   О, мать листвы и ласки, сына оплакивающая...

   Тени щеглов поют литанию,

   но от неё не легче...

   26 ноября 1962

ОВЦЫ В ТУМАНЕ

   Шагают холмы в белизну.

   Люди ли, звёзды ли,

   Разочарованно глядят на меня.

   Белый вздох остался от поезда.

   Ах, ржавый цвет медлительного коня!

   Стук копыт, грустящие колокола.

   И всё утро

   темнее становится утро,

   И гуще мгла...

   Позабытый цветок одинок.

   Во мне, в глубине тишина.

   И сердце сжимается:

   Даль полей - и конца ей не вижу,

   Прямо в небо грозит увести она,

   В эту беззвёздную и сиротливую

   Тёмную жижу.

   2 декабря 1962, 28 января 1963

МЮНХЕНСКИЕ МАНЕКЕНЫ

   Совершенство жутко: оно бесплодно -

   Снежным дыханьем забиты пути рожденья.

   Едва отрастают побеги тисов,

   Их тут же срезают, как головы гидры.

   Но месяц за месяцем, побег за побегом -

   Толкают соки поток бесцельный,

   Движенье крови - любви движенье.

   И требует жертвы. Совсем безоглядной.

   Нет мол, кроме меня, кумиров!

   Ты и я... Манекены в витринах

   Жёлто-зелёного, серного цвета.

   Тела застыли в нелепых позах...

   Их заколдованные улыбки...

   Мюнхен? Морг меж Парижем и Римом.

   Голые, лысые манекены

   (Мехами едва нагота прикрыта).

   Ржавь леденцов на хромовых палках -

   Невыносима. Без тени мысли.

   Тьма сыплется где-то между снежинок.

   И никого вокруг. А в отелях

   Долго ещё будут чьи-то руки

   За дверь выставлять башмаки - почистить,

   И утром в них широченные ноги...

   А жизнь в домах - занавески, окна,

   Кружавчики детские, да печенье...

   Весомые немцы напыщенно дрыхнут.

   Их чёрные телефоны на стенках

   Мрачно сверкают и переваривают

   Безголосость.

   Снег ведь беззвучен.

   28 января 1963

ТОТЕМ

   Паровоз пожирает рельсы. Рельсы из серебра.

   Они убегают вдаль. Но их всё равно съедят.

   Красота: в предутренних сумерках тонут поля.

   Впереди белые башни. Смитфилд. Мясной рынок.

   Рассвет золотит фермеровR в добротных костюмах,

   Свиноподобных, вместе с вагоном пока -

   чивающихся. На уме у них кровь и окорока:

   Ничто не спасёт от сверкающих мясницких ножей.

   Их гильотина шепчет: "ну как, ну как, ну как?"...

   А дома ободранный заяц лежит в тазу.R И уже

   Его детская головка - отдельно,

   нафаршированная травой.

   Содраны шкурка и человечность. Съедим, съедим,

   Как набор цитат из Платона, съедим, как Христа.

   Эти люди так много олицетворяли собой -

   Их мимика, их улыбки, круглые их глаза...

   И всё это нанизано на палку,

   на змею-трещотку,R на вздор-

   ную бамбуковую погремушку.

   Боюсь ли я капюшона кобры?

   В каждом её глазу - одиночество гор,

   Гор, с которых предлагает себя вечное небо.

   "Мир полон горячей крови,

   в нём каждой личности след!"-

   Говорит мне приливом крови к щекам рассвет.

   Но конечной станции нет - одни чемоданы.

   Из чемодана разворачивается "Я", как пустой костюм,

   Заношенный, потёртый; и набиты карманы

   Билетами, желаньями, шпильками, помехами, зеркалами.

   "Я обезумел!" - зовёт паук, взмахивая множеством рук.

   Этот чёрный ужас множится в глазах мух.

   Мухи синие. Они жужжат, как дети,

   В паутине бесконечности.

   Их привязали разные нити

   К одной и той же смерти.

   28 января 1963

МИСТИЧЕСКОЕ

   Воздух фабрикует крючки.

   Вопросы. И все - без ответов.

   Блестящие, пьяные, как мухи,

   Поцелуи которых жалят невыносимо

   В глубинах чёрного воздуха под соснами летом.

   Я помню

   Мёртвый запах солнца в дощатых каютах,

   Жёсткость парусов -

   Солёных, длинных, натянутых простынь...

   Если хоть раз ты увидел Бога -

   Всё, что потом - уже неизлечимо.

   Если тебя вот так, целиком захватило, - просто

   Так, что не осталось ни крохи;

   Ну чем излечиться,

   Если на асфальте у соборов старых

   Извели тебя, утопили

   В солнечных многоцветных пожарах?

   Что - лекарство? Облатка причастия?

   Или прогулка

   Вдоль тихой воды?

   Или просто память?

   Или черты Христа, по одной,

   Высмотреть в лицах полевых зверюшек,

   Почти ручных, питающихся цветами?

   Так малы их надежды, что им уютно,

   Как гному, в его умытом домишке

   Под листьями вьюнков. Но тогда

   Значит, не бывает любви, а только нежность...

   А как же море? Или всё-таки хоть вода

   Помнит Того, кто по ней ходил?

   Но каждая молекула обречена на протеканье -

   Память вытекла.

   Трубы города дышат, потеет окно.

   Дети барахтаются в кроватках.