Собрание стихотворений - [13]

Или фавн играет на свирели,

Нет, на флейте.

И летят часы, летят недели

Молньеносно, как с горы летели

Сани

В русский лунно-голубой сугроб…

… Это там. А это тут

На заумно-умном плане,

На воздушном океане.

Херувимы, лейте, лейте,

Исполняйте светлый труд,

Лейте ужас с райских облаков

В розами завитый гроб.

Лейте, проливайте мимо,

Лейте, лейте, херувимы,

Как на розы Хирошимы

Райский ужас между слов.

«Ты говорил: — На вечную разлуку…»

Ты говорил: — На вечную разлуку. —

Мою бесчувственную руку

В последний, предпоследний раз…

Слеза из засиявших глаз,

Как синтетический алмаз.

Твоя слеза,

Моя слеза.

Какие у тебя глаза?

Такие же, как были?

Ты все такой же милый?

Не знаю.

Если ты теперь

Тихонько постучишься в дверь —

Узнаю? Не узнаю?

В преображении потерь

Ты стал горбатый, лысый,

Ты стал хвостатой крысой,

Ты стал крапивой иль грибом.

А прядка над высоким лбом?

А складка на высоком лбу?

Но ты давным-давно в гробу

На солнечном погосте —

И ты не ходишь в гости.

«О жизни, что прошла давно…»

О жизни, что прошла давно,

Бесследно канула на дно,

Не надо громко

Говорить,

Не надо ломко

Время лить,

И продолжать соломкой пить

Случайность, что зовут судьбой,

Ту, что связала нас с тобой.

Моя судьба,

Твоя судьба,

В пустыне неба голубой.

О Господи, я так тиха,

Я так слаба,

Что до греха

Недалеко.

Я так изменчиво-нежна

(Нежней, чем нежная весна,

Изменчивее, чем волна).

О Господи, я так честна,

Что, веря в грех,

Грешу легко.

Я, может быть, грешнее всех.

Но осуждающую фразу

По ветру рассыпает смех:

— Неправда. Нет,

За столько лет

Не согрешила я ни разу.

Все вздор и бред.

Был лучезарным мой позор

И осиянным,

Победно-пламенный костер,

Шелками вышитый узор

Над океаном.

В конце концов

На разговор

Двух мертвецов

Поставим точку.

А нашу дочку,

Дочку нашу,

Цветок-Наташу,

Подарим мы

Снегам зимы.

«Отравлен воздух, горек хлеб…»

Владимиру Маркову

Отравлен воздух, горек хлеб —

Мир нереален и нелеп,

Но жизнь все слаще, все нежнее.

…О Дон-Кихоте, об Альдонце,

Что притворялась Дульцинеей.

Заходит кухонное солнце

На фитиле жестяной лампы.

В кастрюльке булькает картофель.

Ни занавеси нет, ни рампы,

И Хлебникова светлый профиль

В пурпурном ящике-гробу.

Приветствую твою судьбу,

«Земного шара Председатель»,

Приветствую в тебе творца,

Я твой читатель — почитатель­ница.

Как «дева ветреной воды»,

Забыв озера и пруды,

В себя дыхание забрав,

До локтя закатав рукав,

Я ложкой по столу стучу,

Понять-постичь тебя хочу,

Твои пиррихии, спондеи,

От вдохновенья холодея

Заумный твой язык учу.

… Не до Альдонцы-Дульцинеи.

«Ты видишь, как я весело живу…»

Ты видишь, как я весело живу

У горлинкой воркующего моря,

Как весело.

О будущем не споря.

Чужие сны я вижу наяву,

Посыпанные едкой солью горя

Чужого, чуждого.

Чудовищны — чужбины,

Эгоцентричные вращения турбины

Пустых сердец,

Сиянье раковин, узоры тины,

Лучистых облаков ликующий венец

И горизонт с афишею рубинной:

Закат. Конец.

В сомнамбулической, подветренной тоске

Тоска. (А может быть, вернее, скука.)

Танцует босоножкой на песке

Пеннорожденная разлучница-разлука,

И кораблекрушения волна

Выносит заумь гибели со дна.

Беда-водоворот. Беда-победа.

За мраморным плечом обломано крыло

Чужого бреда.

Да, как назло

Тебе не повезло.

И все-таки не надо плакать, Леда.

О чем печалиться? О чем, о чем

Под леопардовой расцветкой пледа?

Взгляни — звездой обманной у воды

Блестит кусок слюды —

Звезда песочная, звезда воспоминаний,

Семирамидины сады,

Пласты слезо-серебряной руды

Страданий.

Ложится время дуновеньем пыли

На праздничные льды

Заморской были.

Ну, кто же спорит! Жили-были,

То тускловато, то светло,

На свадьбах пировали, ели-пили

И по усам текло.

Но кончилось. Прошло, прошло,

Забвением роскошно поросло.

Все корабли отчалили, отплыли

К пределам огнедышащей земли,

На дно отчаянья навеки отошли.

О, нежностью сводящая с ума

Мимозоструйная весна-зима!

Со дна всплывает лунная ундина

В соленый хрупкий лед девической любви.

— Не прикасайся к сердцу. Не зови

Сомнений песней лебединой.

В самоубийственной крови

Чужих страстей, чужого сна,

Не слушая, не понимая

Чужого маятника маяния,

Я чутко сплю, не достигая

Двойного дна

Отчаяния.

«Средиземноморский ад…»

Памяти поэта Сергея Полякова

Средиземноморский ад

В стрекотании цикад,

Пальмоносная гора

Гумилевского «Шатра».

Ни былинки ни одной,

Ни веселого цветка,

Концентрированный зной

И такая же тоска.

Броситься бы вниз с горы,

Чтобы сразу — трах и нету!

Вдребезги! В тартарары!

И пойди ищи по свету,

Отчего и почему.

Память вечная ему,

Память вечная поэту.

Так — не доиграв игры —

Вдребезги. В тартарары.

Рассыпаются миры,

Обрываются кометы,

И стреляются поэты —

От тоски. И от жары.

Прожита всего лишь треть

Или даже — меньше трети.

Разве можно умереть

В цвете лет, в прозрачном свете?

Но томленье. Но усталость.

Но презрительная жалость

К современникам. И эти

Складки у тяжелых век.

Черный вечер. Белый ветер,

Веером ложится снег.

Вдоль навек замерзших рек

Рысаков волшебный бег.

В лунно-ледяной карете

Гордая Царица Льдов —

Покровительница вдов

Хрупких, нежных, бессердечных,

Безнадежно безупречных,

Тех, что не дождавшись встречи,

Зажигают в церкви свечи

И бесчувственной рукой

Крестятся за упокой

Всех ушедших слишком рано…

Только как же… Погоди.

Выстрел. Маленькая рана

В левой стороне груди.

Под раскидистою елью,

Под зеленой тенью хвой,