Собрание стихотворений - [4]

Счастье («О счастье их слова, и слезы, и мольбы…»)

О счастье их слова, и слезы, и мольбы.

К добру и подвигу взывая лицемерно,

сердца их ждут утех и молят суеверно

обещанных даров от Бога и судьбы.

Свобода им страшна. Надежды их слабы.

И знает их любовь, что вечное — неверно,

и достиженье — смерть для любящих безмерно.

К чему свобода им? Счастливые — рабы.

Но мы, жрец без жертв, без храма и без Бога,

мы, жизнь постигшие у темного порога

таинственных дверей, мы молимся о том,

чему названья нет. В предчувствии тревожном

любви несбыточной, в тоске о невозможном

мы грезим о мирах, несозданных Творцом.

Эпитафия («Я назвал жизнь мечтою своенравной…»)

Я назвал жизнь мечтою своенравной,

я назвал смерть забвением мечты,

и смертного — бойцом в борьбе неравной

недолгих чар и вечной темноты.

И призраком души моей бесправной

я назвал мир и рабством суеты

и в истинах не зная силы славной,

прославил я обманы красоты.

Я встречи ждал, но братьев я не встретил.

Молился я, но Бог мне не ответил,

моей тоски никто не разделил.

Всю скорбь любви я разумом измерил,

но никого на свете не любил.

Я жил как все, но жизни не поверил.

Распятье («Он говорил мне, кроткий лик распятья…»)

Он говорил мне, кроткий лик распятья:

Не верь мой сын, ни людям, ни себе.

Все — тайна… Вот, израненный в борьбе,

ты страждешь, и судьбе твердишь проклятья…

Но, может быть, в тот скорбный час, к тебе

иных миров таинственные братья

стремят, любя, далекие объятья

и улыбаются твоей судьбе.

И, может быть, когда — незлобен, тих,

ликуешь ты, и смех в речах твоих,

как знать? Тогда с тобою рядом,

как тень твоя, незримый дух стоит

и на тебя глядит нездешним взглядом,

и о тебе таинственно скорбит.

В степи («Уснул пастух, стада бродить устали…»)

Уснул пастух, стада бродить устали.

Свежеет сумрак. Нежных чар полна,

печаль небес стыдлива и ясна.

Как синий дым в туманах тонут дали.

Все шумы дня покорно отзвучали.

Безоблачна, как небо, тишина.

Степную ширь объяли думы сна,

и внемлет ей безмолвие печали.

Как море степь. Куда не кинешь взор —

гигантский круг, таинственный простор

без берегов, без красок и движений.

И кажется: весь мир в разливах тени

чуть зыблется…и в нем таится хор

дыханьем ночи скованных видений.

Одиночество («Уединенья нет. Ты раб земных оков…»)

Уединенья нет. Ты раб земных оков.

От ближних ты бежал, но с дальним нет разлуки.

В молчании твоем родившиеся звуки —

лишь отзвуки иных, забытых голосов.

Кто б ни был ты, твой смех, твои живые муки

и слезы — не твои; из сумрака веков

к тебе протянуты невидимые руки

взывающих к тебе далеких мертвецов.

Свободы хочешь ты, к вершинам одиноким

мечта тебя влечет от мудрых и невежд…

Безумие! В тебе — миры былых надежд.

Смотри: из глаз твоих чудовищем стооким

глядит минувшее… Наедине с собой —

ты только тень теней, незнаемых тобой.

На озере

I. «Проснулось озеро, воздушны очертанья…»

Проснулось озеро, воздушны очертанья

холмов. Уж ночи нет, и всюду свет проник.

Уж воздух дышит им, и свод небес велик,

как замысел Творца в предвечный день созданья.

И так прекрасен мир, весь — нежность и сиянье,

весь — трепет юности. Как будто в этот миг,

не ведая ни зла, ни счастья, ни страданья,

из тьмы неведомой впервые он возник!

Светает. Но во мгле еще неуловимы

границы берегов; их склоны еле зримы.

Сквозными кажутся вершины гор вдали.

И струи озера блестят как хрустали…

И тают, чуть дрожа, как розовые дымы

в прозрачностях небес прозрачности земли.

II. «Терраса. Полдень. Блеск и зной. Безбурна…»

Терраса. Полдень. Блеск и зной. Безбурна

лазурь небес, и огненно-лазурна

в ее лучах немая зыбь воды…

Над лестницей — белеющая урна.

Ковры из роз, гвоздик и резеды;

и кипарисов темные ряды,

и между ними — статуя Сатурна,

как призрак белый… И сады, сады…

На мраморе в узоры кружевные

сплелися тени, бархатно-сквозные

и синие как дымчатый сапфир.

Земля горит. Струится нега лета.

Лучи слепят. Пылая, внемлет мир

в пожарах дня звенящий трепет света.

III. «Поет вечерний звон. Смеркается. Закатом…»

Поет вечерний звон. Смеркается. Закатом

охвачен небосклон. Нагорные луга

в багряном золоте. Туманны берега,

и сумрак напоен теплом и ароматом.

Все тише, все темней. Лишь песня рыбака

порой доносится; и в воздухе, объятом

умолкшим звоном, звон, звеня издалека,

со звоном шепчется, как брат с усталым братом.

Все тише, все темней. И мнится навсегда,

как очертанья снов, бесследно обманувших,

уходят в зыбкий мрак на берегах уснувших

окружные холмы, сады и города.

Все тише… Только звон. И в этом звоне снятся

века забытые. Мгновенья длятся, длятся…

Сфинкс («В часы полночных дум не раз мне тихо снилась…»)

В часы полночных дум не раз мне тихо снилась

страна седых жрецов, пустынная для нас.

К тебе, безмолвный Сфинкс, к тебе я шел не раз,

и праху твоему во сне душа молилась.

Какой волшебный рок тебя от тленья спас?

Чья мудрость вещая в твой образ воплотилась?

Чья царственная мысль навек обожествилась

во взоре каменном твоих незрячих глаз?

Как призрак древних солнц, хранимых небесами,

один остался ты над мертвыми песками…

У ног твоих журчит земных времен река.

Ты смотришь на нее, исполненный гордыни;

и отражаются, как марева пустыни,

в пучинах прошлого грядущие века.

Время («Все тленно, что живет, все минет без следа…»)