Собрание стихотворений - [19]

ушедших в темень вод глубоких.

О, сколькие меж вас, певцов-друзей,

мне доверяли сны, обиды, муки,

И женщины… Но нет! Одной лишь в руки

правило отдал я судьбы моей, —

одной поверив, знал, что коль изменит, с ней?

и смерти не прощу разлуки.

Я Музой называл ее, с собой

влюбленно уводил в лесные чащи,

где бьет родник из глуби говорящий.

И не она ли, день и ночь со мной,

и ныне призраков ко мне сзывает рой,

так укоризненно манящий.

Но жизнь идет… Ее не победит

ни рок живых, ни вопли всех убитых,

ни перекор надежд и слов изжитых.

Пусть — ночь еще! Весенний лес шумит

над тишиной плющом обросших плит

и лаврами гробниц увитых.

1959

Musee de l’homme («Не человек еще, а низколобый…»)

Не человек еще, а низколобый,

косматый зверь на согнутых ногах, —

он страхом страшен, голодом и злобой,

мой пращур в незапамятных веках…

Под тяжкою пятой тысячелетий,

на горестном распутай времен,

могу ли верить я, как верят дети,

как верилось когда-то — в райский сон?

И призрака чураясь поневоле,

я зверя узнаю в своей крови,

свое бездушие — в бессловесной боли

дочеловеческой его любви.

Утишье («Ни ветерка, ни шороха…Безмолвны…»)

Ни ветерка, ни шороха… Безмолвны,

невыразимо-немы кущи леса.

Оцепенели кружевные волны,

не шелестнет ветвистая завеса…

Есть в этой недвижимости природы

какая-то бесплотная истома.

Всё от земли до высей небосвода

Так нежно-призрачно, так невесомо!

И мнится: время приостановилось

и оттого блаженно-тихо стало.

Ни ветерка, ни шороха… Застылость.

Вот — даже сердце биться перестало.

И сквозь листву туманно-кружевную,

как бы затянутую паутиной

я чувствую действительность иную,

касаюсь тайне всеединой.

Июнь («Слепительно хорош июньский день…»)

Слепительно хорош июньский день,

цветут луга и пахнут медом травы.

Прошелестят на берегу дубравы,

чуть зыблется березок тонких тень.

О, благодать! О, вековая лень!

Овсы да рожь, да нищие канавы.

Вдали-вдали — собор золотоглавый

и белые дымки от деревень.

Не думать, не желать… Лежать бы сонно,

прислушиваясь к шороху дубрав

среди густых, прогретых солнцем трав,

и — тишине и синеве бездонной

всего себя доверчиво отдав —

уйти, не быть… Бессмертно, упоенно!

Август («Спадает зной, хоть и слепят лучи…»)

Спадает зной, хоть и слепят лучи.

Дожата рожь и обнажились нивы.

Гул молотьбы в деревне хлопотливый,

на пажити слетаются грачи.

Люблю тебя, мой август, — горячи

твоих плодов душистые наливы,

люблю берез разросшихся завивы

и звезд падучих россыпи в ночи.

Люблю тебя, радушный, тороватый,

с охотами, с ауканьем, с груздем, —

люблю зайти далеко в бар косматый,

в грозу и бурю мокнуть под дождем

Не налюбуюсь на твои закаты,

повеявшие ранним сентябрем.

Ноябрь («Пошел снежок, запорошило путь…»)

Пошел снежок, запорошило путь.

В санях — беда, а не берут колеса,

того гляди, раскатишься с откоса,

да милостив Господь, уж как-нибудь!

В усадьбе от забот все смотрят косо,

зима не ждет и людям не дохнуть:

капусту рубят, мерзлую чуть-чуть,

валяют шерсть, просеивают просо.

Мелькают дни в трудах по пустякам,

а сумрак стелется туманно-сизый.

Взойдет луна, в серебряные ризы

оденет сад и тронет, по стенам

диванной, завитки тяжелых рам,

рояль в углу, паркеты и карнизы.

«Есть на пути земном рубеж…»

Есть на пути земном рубеж,

за ним — все призрачней земное:

и те ж виденья, и не те ж,

и грусть и радость — все иное.

Уходит сердце в глубину,

немыслимое прозревая,

всепримиряющему сну

себя невольно отдавая.

Не думать больше — только быть…

Себя не чувствуя собою,

куда-то по теченью плыть

к неодолимому покою.

Сквозь эту призрачную тьму —

лучи невидимого света.

И нет ответа ничему,

и все понятно — без ответа.