Собрание стихотворений - [13]

«Стонет ночь, куда-то манит…»

Стонет ночь, куда-то манит,

вся слезами исходя,

в окна мелко барабанит

дробь осеннего дождя.

Стонет ночь о неизбывном,

нерушимом в мире зле,

о каком-то счастье дивном,

недоступном на земле, —

о далёком, безвозвратном,

где-то бывшем так давно,

что на языке понятном

не расскажешь всё равно…

«Спеши, душа! Уж близок перелёт…»

Спеши, душа! Уж близок перелёт

в иную, призрачную землю.

О, птица вольная! За годом год

она слышней зовёт, зовёт —

а я всё тише внемлю.

О, птица певчая! Прилежней пой

о том, что было недопето.

Любовь и боль и смертный ужас твой

никто не допоёт другой,

а важно только это…

«О, мир двоящийся, мир отражений…»

Гр. П. А. Бобринскому

О, мир двоящийся, мир отражений

в лазури озера пылающий закат,

час невозвратности и вечных возвращений,

вечерней памяти благословенный яд.

Две  глуби сонные. Какой — поверим?

Где загорелся луч непризрачной звезды?

Зарю небесную озёрный манит терем,

подводные леса — как райские сады.

И ближе ночь. Гореть заря устанет,

растают в сумраке прибрежные холмы,

и дымный Серафим с мечом на страже станет

непостижимости, молчания и тьмы.

Нищий («В городском саду за рекой…»)

В городском саду за рекой,

под каштанами, день-деньской

старый нищий сидел на пне,

всякий раз попадался мне.

Всякий раз минувшей зимой,

через сад проходя домой,

десять су я совал ему

в утешительную суму.

Он был очень убог и тощ, —

на посту и в холод и в дождь,

как заморщенный серый гриб,

к придорожной траве прилип.

Всё о чём-то просил старик,

но в его слова я не вник;

что-то шамкал беззубый рот,

да понять я не мог весь год.

А недавно я мимо брёл,

никого в саду не нашёл, —

только пень торчал сиротой

над примятой слегка травой.

И с тех пор, уж не первый день,

мне мерещится этот пень,

и на сердце комом тоска.

Видно, я любил старика.

1946

«Когда в тебя толпой ворвутся…»

Когда в тебя толпой ворвутся

слова, которых ты не ждал,

и звуки спящие проснуться,

которых ты не пробуждал;

когда на землю с безучастьем

вдруг взглянешь, и во тьме души

повеет холодом и счастьем, —

тогда забудь себя, спеши,

спеши облечь мгновенный трепет

в сияющие ризы слов,

души волшебной слушай лепет,

журчанье тайных родников…

Восток («Две истины, два Бога-Света…»)

Две истины, два Бога-Света

в душе, раздвоенной навек,

два мира чуждых и завета —

тебе заблудший человек!

«Увы, — гласит завет Востока, —

всё в жизни тлен, земля и твердь.

Смирись, пловец, в пучине рока,

обманна явь, блаженна смерть».

И голос Запада хвалебный:

«Целуй земные алтари,

избранник вечности волшебной, —

борись, роскошествуй, гори!»

Когда же, Господи-Владыко,

Ты просветишь немудрых чад,

и люди мудрости великой

Твои пути соединят?

Отчизна милая, не ты ли,

отвергнув полуправды ложь,

дерзаньем праведных усилий

две истины в одну сольёшь?

«Ах, эти горы! По утрам…»

О, этот юг!

Тютчев

А х, эти горы! По утрам,

чуть свет, какие озаренья!

Молюсь нагорным алтарям —

и мира непорочен храм,

как в утро первое творенья.

Ах, улететь бы в эту высь

от тьмы, от ужаса земного —

туда, где горы вознеслись

и с бесконечностью слились

пучины неба голубого.

Ах, раствориться в этой мгле,

пронизанной его сияньем,

не помнить о добре и зле,

не быть собою на земле —

быть только светом и мерцаньем…

Певица («В четверг под моё окно…»)

В четверг под моё окно

приходит женщина петь.

Пусть ей-то уж всё равно,

да жуть на неё смотреть.

Во взоре не то вопрос,

не то, как ножом, печаль,

и грязная прядь волос

бахромкой седой — на шаль.

А песню поёт она

такую — хоть плачь навзрыд,

всю душу мою до дна

призывной тоской пронзит.

Любого греха страшней,

нельзя никому простить.

И хочется крикнуть ей:

Неправда, не может быть!

«Все слезы к старости да сны воспоминанья…»

Все слезы к старости да сны воспоминанья,

душа утихшая — как озера вода

в предсумеречный час, когда своё мерцанье

отдаст ей нехотя вечерняя звезда.

Померк усталый день, а всё — воды зеркальной

не гаснет глубина: в лазури озерной,

покинув небеса, клубится остров дальний

и озаряется последней тишиной.

«Судьбы перехитрить не пробуя…»

Судьбы перехитрить не пробуя,

Смири свой дух — и плоть, и страсть.

Нет, человеческою злобою

Суровых будней не заклясть.

Заботой сердце перегружено.

Хоть любит, любит, а больно.

Гитара старая простужена,

Хрипит и кашляет смешно.

Но ржавых струн не перетягивай.

Пусть фальшь. Далеко ль до беды?

Терпи и бережно потрагивай

Закоченелые лады.

«Полжизни душно-плотской яви…»

Так, ты жилица двух миров…

Тютчев

Полжизни душно-плотской яви

и недостойной суеты;

полжизни — сон, и тот же ты

живешь,

томясь в другой державе,

в тоске, в слезах по горней славе

тайноречивой красоты.

В тебе душа как бы двойная:

мятежной гордости полна,

грешнее грешного одна;

другая — о, совсем другая! —

всё шепчет что-то, засыпая.

Проснулась… и не помнит сна.

1948

«Мне снилось, будто умираю…»

Мне снилось, будто умираю…

Вот-вот — минута, и уйду,

в последнем страхе замираю,

последнего забвенья жду.

Казалось — кончено… И в муке,

в осиротелом забытьи

к вам я протягиваю руки,

друзья и недруги мои!

Прощайте. Не судите строго

за то, что, сердцем одинок,

любил я многих, но немного

и больше полюбить не мог.

1959

Венецианские ночи (сонеты)

I. «Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залах…»

Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залах

Венеции я ворожу, колдун.